Сны роботов

Опубликовано: 30.07.2012, 17:00
Автор: Айзек Азимов
Оригинальное название: Robot Dreams, 1986;
Другие названия: Робот, который видел сны; Робот видит сны
Рассказ, 1986 год; цикл «Галактическая история»
Перевод И. Шефановской

36 Страниц, 10-11 Часов на чтение, 149 тыс. слов

Сны роботов (Предисловие к сборнику рассказов)

Обложка к книге Сны роботов Айзека Азимова

Стр. 1 : Стр. 2 : Стр. 3 : Стр. 4 : Стр. 5 : Стр. 6 : Стр. 7 : Стр. 8 : Стр. 9 : Стр. 10 : Стр. 11 : Стр. 12 : Стр. 13 : Стр. 14 : Стр. 15 : Стр. 16 : Стр. 17 : Страница 18 : Стр. 19 : Стр. 20 : Стр. 21 :

у ввязаться в драку. Я на это не реагирую, я слишком хорошо его знаю.
Я пробормотал:
– Тут одно наскочило на другое, и я забыл. Не понимаю, чего ты кипятишься – ведь мы только что с тобой разговаривали.
– Разговаривали? Со мной? Когда?
Я хотел ответить и осекся. Тут было что то не так. Звонок в дверь раздался в тот момент, когда я повесил трубку, а от лаборатории до дома Мэри Энн не менее шести миль. Я сказал:
– Я только что говорил с тобой.
Он еще ничего не понял и повторил:
– Со мной?
Я указал на телефон.
– По телефону. Я звонил в лабораторию. По этому телефону. – Теперь я указывал на него обеими руками. – Мэри Энн слышала, как я с тобой разговаривал. Мэри Энн, ты ведь слышала?..
Мэри Энн сказала:
– Я не знаю, с кем ты разговаривал. Ну, что, мы идем наконец?
В этом вся Мэри Энн, она не терпит неточности.
Я сел. Я попытался быть хладнокровным и собранным. Я сказал:
– Клиф, минуту назад я набрал номер лаборатории, ты подошел к телефону, я спросил, какие результаты, и ты мне их продиктовал. Я их записал – вот они. Что, разве неверно?
И протянул ему бумажку с уравнениями. Клиф внимательно прочел их и сказал:
– Здесь все правильно. Но откуда они у тебя? Ты ведь не вывел их сам.
– Я же сказал тебе – ты их продиктовал по телефону.
Клиф покачал головой.
– Но я ушел из лаборатории в четверть восьмого. Там сейчас никого нет.
– Уверяю тебя, я с кем то разговаривал.
Мэри Энн нетерпеливо теребила перчатки.
– Мы опаздываем, – напомнила она.
Я махнул ей рукой – погоди минутку – и спросил у Клифа:
– Послушай, а ты уверен…
– Да нет там никого, если не считать Малыша, конечно.
Малышом мы называли наш механический мозг.
Мы стояли, переводя взгляд с одного на другого. Носок туфельки Мари Энн отстукивал чечетку – этакая бомба замедленного действия, готовая взорваться в любую минуту.
Вдруг Клиф расхохотался.
– Знаешь, о чем я думаю? – заявил он. – О карикатуре, которую недавно видел где то: там был нарисован робот, отвечающий на телефонный звонок. Он говорил в трубку: «Честное слово, босс, в доме нет никого, кроме нас, думающих агрегатов».
Мне это показалось совсем не смешным.
Я сказал:
– Поехали в лабораторию.
Мэри Энн встрепенулась:
– Но мы не успеем на спектакль.
Я обернулся к ней:
– Послушай, Мэри Энн, это очень важно. Мы забежим на одну минутку. Поедем с нами, а оттуда прямо в театр.
– Спектакль начинается…
Она не закончила фразы, потому что я схватил ее за руку и потащил на улицу.
Вот вам доказательство того, насколько эта история выбила меня из колеи. В обычное время мне бы и в голову не пришло командовать ею. Я хочу сказать, что Мэри Энн настоящая леди. Просто у меня все смешалось в голове – я даже не помню, хватал ли я ее за руку вообще, но когда опомнился, мы все трое сидели в машине, и она растирала правую кисть, бормоча что то о громадных гориллах.
Я спросил:
– Надеюсь, я не причинил тебе боли, Мэри Энн?
Она ответила:
– Ну что ты, милый, мне ведь каждый день выдергивают руки из суставов это такое удовольствие!
И носком туфли она пнула меня в икру.
Она сделала это потому, что у нее рыжие волосы. В сущности Мэри Энн добрая девушка. Но она вынуждена время от времени оправдывать миф о рыжеволосой фурии – положение обязывает. Я то вижу ее насквозь, но подыгрываю ей, бедняжке.
Через двадцать минут мы подъехали к лаборатории.
По ночам институт пустует. Он кажется особенно пустым оттого, что предназначен для толп студентов, снующих по коридорам и заполняющих аудитории. Когда их нет, здание выглядит заброшенным и одиноким. А может быть, мне так казалось потому, что я страшился подняться наверх в свою лабораторию и увидеть то, что ожидало меня там. Как бы то ни было, шаги звучали до нелепости громко, а кабина лифта выглядела неприлично грязной и мрачной.
Я шепнул Мэри Энн:
– Это не займет много времени.
Но она только фыркнула, и это у нее получилось очень здорово. Она ничего не может с собой поделать – она всегда все делает здорово.
Пока Клиф отпирал дверь в лабораторию, я заглянул через его плечо, но ничего не увидел. Малыш находился на том же месте, на котором я оставил его. Если бы не светящаяся шкала, на которой сейчас ничего не отражалось, никто бы не догадался, что это думающий агрегат. Обыкновенный ящик, от которого к розетке в стене тянется черный провод.
Мы с Клифом обошли вокруг Малыша. Мне кажется, мы оба были готовы наброситься на него, сделай он хоть малейшую попытку сдвинуться с места. Но он был недвижим. Мэри Энн с любопытством разглядывала агрегат. Она даже провела по его крышке указательным пальцем, а затем брезгливо стряхнула пыль.
Я воскликнул:
– Берегись, Мэри Энн, не подходи! Стой там, где стоишь.
Она сказала:
– Здесь ни капельки не чище.
Она в первый раз попала в нашу лабораторию, и ей было трудно понять, что сборочная мастерская – это совсем не то же самое, что, скажем, современная детская. Два раза в день к нам заглядывает сторож и опорожняет корзины для бумаг. Раз в неделю с помощью швабры и мокрой тряпки он оставляет лужи на полу и грязные разводы на столах и полках.
Клиф заявил:
– Телефон не на том месте, где я его оставил.
Я спросил:
– Откуда ты знаешь?
– Потому что я оставил его там, – он указал рукой, где именно, – а теперь он здесь.
Если это так, то телефон переместился поближе к Малышу. Я проглотил слюну и заметил:
– Может быть, ты запамятовал?
Я попытался рассмеяться как можно естественнее, но у меня это не получилось.
– Где отвертка?
– Что ты собираешься делать?
– Заглянуть внутрь. Для смеха.
Мэри Энн заметила:
– Ты испачкаешься. Надень халат.
Она очень заботливая девушка, Мэри Энн.
Я пустил в дело отвертку. Конечно, когда мы доведем Малыша до кондиции и пустим его в производство, наши модели будут заключены в сплошной литой ящик. Мы даже подумывали об оболочке из цветного пластика для образцов домашнего типа. Однако наш лабораторный вариант держался на винтах, что позволяло нам всякий раз, когда было необходимо, разбирать его и снова собирать.
Впрочем, на этот раз винты не вывинчивались. Я пыхтел и сопел, но все было напрасно.
– Какой то шутник приложил немало сил, чтобы вогнать их так глубоко, пробормотал я.
Клиф заметил:
– Кроме тебя, никто не прикасался к этой штуке.
Он был прав, но от этого мне не стало легче. Я выпрямился, тыльной стороной ладони вытер лоб и протянул ему отвертку.
– Хочешь попробовать?
Он попробовал, но ничего не добился.
Он сказал:
– Забавно.
Я спросил:
– Что именно?
Он сказал:
– Винт повернулся. Он выступил на одну восьмую дюйма, и после этого отвертка сама выскользнула у меня из рук.
– И что же тут забавного?
Клиф отступил назад, подобрал отвертку и, держа ее на весу двумя пальцами, заметил:
– А то, что я видел, как винт свернулся назад – на ту же восьмую дюйма – и плотно вошел в гнездо.
Мэри Энн начала терять терпение. Она сказала:
– Ох, уж эти умники! Если вам так нужно его открыть, почему вы не воспользуетесь паяльной лампой?
На одной из скамеек действительно лежала паяльная лампа, и на нее то и указывала Мэри Энн.
Вообще то идея применить паяльную лампу к Малышу показалась бы мне такой же нелепой, как идея попробовать ее действие на самом себе. Но меня мучила одна мысль, которая, по видимому, мучила и Клифа – мы оба думали об одном и том же. Малыш не желал, чтобы его открывали!
Клиф сказал:
– Что ты об этом думаешь, Билл?
Я сказал:
– Не знаю, Клиф.
Мэри Энн сказала:
– Поторопись, тупица, мы не попадем в театр.
Тогда я взял паяльную лампу и открыл кран кислородного баллона. Все это было похоже на убийство друга.
Но Мэри Энн остановила меня, заявив:
– До чего же глупы бывают мужчины! Смотрите, у вас все винты вывинчены. Вы, наверно, вертели отвертку в обратную сторону.
Вы, конечно, понимаете, что только идиот может вертеть отвертку в обратную сторону. Но я не люблю противоречить Мэри Энн, поэтому я сказал только:
– Мэри Энн, не стой так близко к Малышу. И вообще, почему бы тебе не подождать за дверью?
Но она воскликнула:
– Смотрите!
И на ладони у нее оказался винт, который она вытащила прямо так, руками, из наружной стенки Малыша.
Клиф сказал:
– Господи помилуй!
Они выползали – все двенадцать винтов, сами по себе, подобно крохотным червякам, медленно выворачиваясь из своих отверстий, а затем выпали. Я подобрал их все, за исключением одного, самого последнего, на котором висела, болтаясь, передняя панель, пока я не подхватил ее. Затем и этом винт выпал, и панель нежно плюхнулась в мои объятия. Я осторожно поставил ее на пол.
Клиф сказал:
– Он это сделал нарочно. Он услышал, как мы говорили о паяльной лампе, и сдался.
Его пухлое, обычно розовое лицо побелело. Я тоже чувствовал себя неважно.
Я сказал:
– Что он пытается скрыть от нас?
– Не имею ни малейшего представления.
Мы нагнулись над его открытым нутром и стали смотреть. Я слышал, как носок туфли Мэри Энн опять забарабанил по полу. Я взглянул на свои часы и самому себе был вынужден признаться, что времени у нас в обрез. В сущности у нас его совсем не оставалось. И вдруг я сказал:
– У него появилась диафрагма.
Клиф спросил:
– Где? – и склонился ниже.
Я указал.
– И громкоговоритель.
– Это ты их вставил?
– Конечно, нет.
Мне ли не знать, какие детали я вставляю.
– В таком случае как они сюда попали?
Мы сидели на корточках и препирались.
Я сказал:
– Наверно, он их сам вставил. Может, он их выращивает? Посмотри ка.
Я указал на две спирали, расположенные на некотором расстоянии друг от друга и напоминавшие два тонких свернутых пожарных шланга. Только шланги эти были металлические. На концах каждая спираль разветвлялась на пять или шесть тончайших нитей, в свою очередь закрученных в спиральки.
– И это тоже не твоя работа?
– Конечно, не моя.
– Что это такое?
Он знал, что это такое, и я знал. Что то ведь должно было тянуться за необходимым материалом, из которого Малыш мастерил себе детали, и что то протянулось за телефоном, когда тот зазвонил. Я подхватил переднюю панель и еще раз осмотрел ее. В ней появились два отверстия, прикрытых квадратными кусочками металла, свободно укрепленными на шарнирах так, что их легко было отодвинуть. Я просунул в отверстие палец и пошевелил им перед носом Клифа, добавив:
– И это тоже не моя работа.
Мэри Энн выглядывала из за моего плеча; вдруг, без всякого предупреждения, она протянула руку и…
Я в это время вытирал испачканные маслом пальцы о бумажную салфетку и не успел остановить ее. Я должен был быть осторожнее – я же знаю Мэри Энн, она всегда готова прийти людям на помощь.
Как бы то ни было, она протянула руку, чтобы коснуться – ну, этих, как их там – щупалец, что ли. Я так и не узнал толком, коснулась ли она их на самом деле или нет. Потом она утверждала, что не коснулась. Во всяком случае, она вскрикнула, а затем села на пол и стала растирать себе руку.
– За ту же самую, – жалобно протянула она, – сначала ты, потом этот .
Я помог ей подняться. – Прости, Мэри Энн, я же предупреждал тебя, ты схватилась за оголенный конец провода…
Клиф прервал меня:
– Глупости. Никакой это не оголенный конец. Просто Малыш защищается.
Мне это и самому было ясно. Мне многое было ясно. Малыш был машиной нового типа. Математический принцип его действия отличался от всех других, когда либо разработанных до него. Возможно, он обладал какой то новой характеристикой, чем то, чего не было в предыдущих думающих аппаратах. Может быть, ему захотелось стать живым и начать расти. Может быть, у него возникло желание создать много других себе подобных машин – целые миллионы их, так чтобы они заполонили всю Землю и стали драться с человеческими существами за право обладать ею.
Я открыл было рот, но Клиф, должно быть, знавший, что я собираюсь сказать, заорал:
– Нет, нет, не говори!
Но я не мог остановиться. У меня вырвалось:
– Послушай, его надо выключить. Эй, в чем дело?
Клиф заметил с укором:
– Он же слышит, о чем мы говорим, пустая твоя голова. Неужели ты не понял, что он услышал про паяльную лампу? Я собирался прокрасться сзади и вытащить шнур из розетки, но теперь он наверняка убьет меня, если я осмелюсь прикоснуться к кабелю.
Мэри Энн отряхивала пыль с юбки и возмущалась состоянием нашего пола. Я уверял ее, что мы тут ни при чем и что во всем виноват сторож. То есть я хотел сказать, что это он развозит грязь по полу.
Тогда она сказала:
– А почему ты не наденешь резиновые перчатки и не выдернешь шнур?
Я видел, что Клиф недоумевает, почему это не пришло в голову ему самому, но, так и не выяснив причины, он натянул перчатки и направился к Малышу.
Я завопил:
– Осторожно!
Глупейшее предупреждение. Ему приходилось быть осторожным – у него просто не было выбора. Одно из щупалец (теперь уже не возникало никаких сомнений на этот счет) выдвинулось вперед, спираль разжалась и легла между Клифом и электрическим кабелем. Она едва заметно вибрировала, и вместе с ней вибрировали ее шесть отростков. Трубки внутри Малыша начали светиться. Клиф и не пытался перешагнуть через препятствие. Он попятился, и спустя некоторое время спираль сжалась и улеглась на место. Клиф снял перчатки.
– Билл, – сказал он, – так мы ничего не добьемся. Эта штука оказалась умнее, чем мы предполагали. Она умудрилась использовать мой голос в качестве модели при постройке диафрагмы. Она достаточно умна, чтобы, – он понизил голос до шепота, – додуматься, как генерировать собственную энергию и стать самозаряжающимся аппаратом. Билл, мы должны положить этому конец, иначе когда нибудь с Земли раздастся телефонный звонок: «Привет, босс, здесь нет никого, кроме нас, думающих агрегатов».
– Пойдем в полицию, – сказал я. – Мы им все объясним. Достаточно гранаты или…
Клиф покачал головой.
– Нельзя, чтобы о Малыше узнали. Кто нибудь другой попытается воспроизвести его, а ведь он, как ты убедился, сулит всяческие неожиданности.
– Что же нам делать?
– Не знаю.
Я почувствовал резкий толчок в грудь, опустил глаза и увидел Мэри Энн, готовую взорваться. Она сказала:
– С меня хватит. Или ты идешь со мной, или не идешь. Решай.
Я пробормотал:
– Но, Мэри Энн…
Она сказала:
– Отвечай – да или нет? Я никогда не была в более идиотском положении. Оделась, чтобы идти в театр, а он тащит меня в захламленную лабораторию и начинает возиться с дурацкой машиной и развлекать меня ее глупыми шутками.
– Уверяю тебя, Мэри Энн…
Но она не слушала, она говорила. Жаль, что я не запомнил всего, что она тогда обрушила на меня. Хотя, пожалуй, это и к лучшему – уж очень мало приятного было сказано по моему адресу. Время от времени я пытался вставить: «Но, Мэри Энн…», и всякий раз мои протесты тонули в новом шквале обвинений.
Мэри Энн в сущности добрая и деликатная девушка. Она теряет контроль над собой лишь тогда, когда возбуждается, и это объясняется только цветом ее волос. Как я уже говорил, ей приходится оправдывать репутацию рыжих фурий.
Во всяком случае, я опомнился в тот момент, когда она, наступив каблуком на носок моей правой туфли, повернулась, чтобы оставить лабораторию. Я бросился за ней со своим неизменным: «Но, Мэри Энн…»
И тут заорал Клиф. Как правило, он не обращал на нас никакого внимания, но на сей раз он не выдержал.
– Почему ты не попросишь ее выйти за тебя замуж, тупоголовый идиот? завопил он.
Мэри Энн остановилась. Она стояла в дверях, не оборачиваясь, и ждала. Я тоже остановился, и слова комом застряли у меня в горле. Я был не в состоянии вымолвить даже: «Но, Мэри Энн…»
А Клиф продолжал кричать что то, хотя его голос доносился до меня как будто бы с расстояния не меньше мили.
Наконец я разобрал его слова:
– Ну же! Ну же! – повторял он снова и снова.
И тут Мэри Энн обернулась. Она была так прекрасна… Не знаю, говорил ли я вам, что глаза у нее зеленые с синеватым оттенком?
Она сказала:
– Ты что то хотел сказать мне, Билл?
Клиф вложил мне в голову необходимые слова, и я хриплым голосом произнес:
– Ты выйдешь за меня замуж, Мэри Энн?
И тут же пожалел о своей смелости, решив, что она не захочет больше меня видеть. Но уже через секунду я был рад, что решился произнести эти слова, ибо она обвила мою шею руками и поднялась на носки, чтобы я мог поцеловать ее. Я настолько этим увлекся, что не сразу почувствовал, как Клиф трясет меня за плечо, пытаясь привлечь мое внимание.
Я обернулся и рявкнул:
– Какого черта?
Сознаюсь, я вел себя по свински. Ведь если бы не он…
Он сказал:
– Смотри!
В руках он держал конец кабеля, соединявший Малыша с источником тока.
А я то начисто забыл о Малыше!
Я сказал:
– Значит, ты отключил его?
– Полностью.
– Как это тебе удалось?
Он сказал:
– Малыш был так увлечен сражением, которое вы тут разыграли с Мэри Энн, что мне удалось подобраться незамеченным к розетке. Мэри Энн дала отличное представление.
Мне не очень то понравилось его замечание о Мэри Энн. Она не из тех, кто дает представления. Однако сейчас меня занимало совсем другое.
Я обернулся к Мэри Энн.
– Мне нечего предложить тебе, дорогая, кроме заработка учителя колледжа. А теперь, после того, что случилось, у меня не осталось ни единого шанса на…
Она перебила меня:
– Мне все равно, Билл. Я уже потеряла всякую надежду, дурачок ты мой любимый. И чего я только не пробовала!
– Наступала мне на ноги, толкала…
– Я была в отчаянии. Я шла на все.
Я не заметил во всем этом железной логики, но решил не добиваться ее, вовремя вспомнив о театре. Я посмотрел на часы.
– Послушай, Мэри Энн, если мы поторопимся, мы еще сможем успеть ко второму акту.
Она сказала:
– Кому нужен этот второй акт?
Я поцеловал ее, и мы так и не увидели пьесы.
Мы с Мэри Энн поженились и очень счастливы. Я получил повышение, стал профессором. Клиф продолжает работать над проектом управляемого Малыша. Работа его успешно продвигается.
Во всей этой истории меня беспокоит только одно.
Видите ли, на следующий день после того вечера я поговорил с Клифом, рассказал ему о том, что мы с Мэри Энн хотим пожениться, и поблагодарил его за помощь. Он уставился на меня и с минуту внимательно разглядывал, а потом поклялся, что ему и в голову не приходило кричать на нас и тем более что либо советовать.
Кто то другой был тогда в комнате и наорал на нас голосом Клифа.
Меня все время беспокоит, а вдруг Мэри Энн догадается? Она милейший человек, я это знаю, но у нее действительно рыжие волосы, и она должна поддерживать свою репутацию (впрочем, я, кажется, уже говорил об этом).
Вы представляете, что она скажет, если узнает, что у меня не хватило мужества сделать ей предложение, пока машина не приказала мне это сделать?

Необходимое условие

Джек Уивер в полном отчаянии выбрался из недр Мультивака. Тодд Немерсон, сидевший у пульта, спросил:
– Ничего нового?
– Ничего, – сказал Уивер, – ничего, ничего, ровным счетом ничего. И абсолютно непонятно, что же могло случиться.
– И тем не менее он не работает.
– Хорошо тебе рассуждать, сидя в кресле.
– Я не рассуждаю, я думаю.
– Он думает! – Уивер горько ухмыльнулся.
Немерсон развел руками:
– А почему бы и нет? Шесть бригад кибернетиков носятся по коридорам Мультивака и за три дня ничего не отыскали. Почему бы ради разнообразия кому то и не начать думать?
– Думай не думай, ничего не изменится. Надо найти поломку. Где то там замыкание:
– Вряд ли все так просто, Джек.
– А кто говорит, что просто? Ты знаешь, сколько в нем миллионов ячеек и контактов?
– И все таки ты неправ. Если бы речь шла о реле или контакте, Мультивак использовал бы резервные линии, сам бы уж как нибудь отыскал неполадку и сумел бы поставить нас об этом в известность. Вся беда в том, что Мультивак не только не отвечает на вопросы, он не может сообщить нам, что с ним стряслось.
– Что же делать?
– Думать надо. Мы что то упускаем. Пойми, Джек, за последние сто лет все самые выдающиеся умы кибернетики старались усложнить Мультивак. Сегодня он может почти все, в том числе говорить и слушать нас. Практически по сложности он уже не уступает человеческому мозгу. Мы до сих пор не можем полностью разгадать человеческий мозг, почему же мы претендуем на полное понимание Мультивака?
– Ну вот, еще немного, и ты сообщишь мне, что Мультивак разумен.
– А почему бы и нет? – Немерсон задумался.
– К чему все это? – раздраженно спросил Уивер. – Допустим даже, что Мультивак разумен. Неужели это поможет нам то починить?
– Поможет, потому что мы сможем подойти к нему с человеческими мерками. Допустим, тебе задали вопрос, какой будет цена на пшеницу следующим летом, а ты не ответил. Почему ты не ответил?
– Потому что я этого не знаю! А Мультивак знает. Он, а не я, обладает всей нужной информацией. Пользуясь этой информацией, он может предсказывать тенденции в политике, экономике или, к примеру, в метеорологии. И мы отлично знаем, что он может, – он это не раз делал.
– Ну, хорошо. А допустим, я задал тебе вопрос, ты знаешь ответ на него, но мне его не сообщаешь. Почему?
– Потому, что у меня опухоль мозга, – огрызнулся Уивер, – потому, что я потерял сознание. Потому, что я в стельку пьян. И, наконец, черт побери, потому, что я сломался! Именно это мы и стараемся установить. Мы стараемся отыскать место, где произошла поломка. Мы стараемся отыскать необходимое условие его работы.
– И не нашли. – Немерсон поднялся с кресла. – Погоди, а на каком вопросе Мультивак замолчал?
– Откуда мне помнить? Прокрутить тебе пленку?
– Не надо. Скажи, работая с Мультиваком, ты ведь ведешь с ним беседу?
– Так положено. Это терапия.
– Ах да, конечно, терапия. Мы стараемся притворяться, что Мультивак разумное существо, чтобы не переживать: ах, машина умнее меня!
– Объясняй это как тебе удобнее.
– Но это же самообман, и ты отлично об этом знаешь. Такой сложный компьютер, как Мультивак, должен говорить и слушать. Недостаточно только закладывать в него вопросы и получать ответы. Слушай, Джек, задай мне тот, последний вопрос. Я хочу испытать мою собственную реакцию на него.
– Вот еще глупости, – отмахнулся Уивер.
– Я прошу тебя.
Уивер был в полном отчаянии и смертельно устал. Иначе он вряд ли подчинился бы такой просьбе. Он сделал вид, что закладывает программу в Мультивак, и начал говорить, как говорил всегда в эти минуты. Он высказал свое мнение о неполадках в сельском хозяйстве, вспомнил о новом уравнении ракетной струи, о пятнах на Солнце...
– Ну, хорошо, – закончил ом. – Обработай информацию и быстренько выдай ответ. – Несколько секунд Джек Уивер стоял, глубоко дыша. Потом смущенно пробормотал: – Ну вот... вот и все.
– По крайней мере, теперь я знаю, – сказал Немерсон, – почему я на месте Мультивака не стал бы тебе отвечать. Джек, очисти Мультивак. Попроси всех ремонтников выбраться изнутри. А потом заложи снова программу. Я сам буду говорить.
Бригады кибернетиков покинули машину, а Уивер, вздохнув, включил программное устройство. В двенадцатый раз за последние дни он пытался заставить Мультивак трудиться. Замигали огоньки на пульте управления. Пока Уивер закладывал программу, Немерсон начал говорить. Он говорил медленно, стараясь точно вспомнить слова Уивера и ожидая решительного момента – момента, когда он найдет необходимое условие работы компьютера.
Уивер кончил. В голосе Немерсона звучало волнение. Он сказал:
– Ну хорошо, Мультивак. Обработай информацию и выдай ответ. – Он сделал короткую паузу и добавил необходимое условие. Он сказал: – Пожалуйста!
И в то же мгновение включились все реле и контакты Мультивака.
И ничего удивительного. Машина может чувствовать, когда она перестает быть машиной!

Точка зрения

Роджер искал отца. Было воскресенье, и в выходной день отцу не полагалось быть на работе, но на всякий случай Роджер хотел убедиться, что все в порядке.
Обслуживающий персонал Мультивака, гигантского компьютера, с помощью которого решались мировые проблемы, жил в небольшом поселке рядом с ним. Здесь почти все были знакомы друг с другом, и дежурившая по воскресеньям вахтерша тотчас узнала Роджера.
– Иди вниз, по коридору «Л», – сказала она. – Но твой отец, скорее всего, сейчас очень занят.
По случаю выходного народу в коридорах было немного, но по голосам, доносившимся из за дверей, нетрудно было определить, за какими из них работают люди. Роджер заглянул в несколько комнат и наконец увидел отца.
– А, Роджер, – сказал тот, – боюсь, я занят...
Выглядел отец так себе, и, судя по голосу, что то у него не ладилось.
– Аткинс, – вмешался его начальник, – вы уже девять часов бьетесь над этой проблемой, и пока никакого толку. Лучше сходите с ребенком перекусить, вздремните часок и возвращайтесь.
Предложение явно не вызвало восторга у отца. Атмосфера в комнате была напряженной. Роджер слышал, как Мультивак шумел, жужжал, словно бы посмеиваясь над происходящим.
– О'кей, Роджер, пошли, – отец все же отложил в сторону прибор, известный Роджеру только по названию – анализатор схем, и добавил: – Позволим моим славным коллегам без меня выяснить, что же здесь не так.
Отец вымыл руки, и через пару минут они с Роджером уже были в буфете за столиком с бутылкой содовой, большими гамбургерами и хрустящей картошкой.
– Пап, Мультивак все еще не в порядке? – осторожно начал Роджер.
– Знаешь, – невесело ответил отец, – мы абсолютно ничего не нашли.
– А по моему, он работает. Я сам слышал.
– Он, конечно, работает, но беда в том, что ответы его не всегда верны.
Программированием Роджер занимался с четвертого класса и в свои тринадцать лет испытывал порой почти ненависть к этому занятию, мечтая, бывало, о том, что хорошо бы жить в двадцатом веке, когда большинство его сверстников знать не знали, что это за штука – программирование. Хотя, с другой стороны, знания иногда здорово ему помогали в общении с отцом.
– А откуда ты знаешь, что Мультивак делает ошибки, если только ему известны правильные ответы?
Отец пожал плечами, и Роджер испугался: вдруг отец скажет, что это слишком сложно объяснять. К счастью, у отца не было скверной привычки уходить от ответа.
– Сынок, у Мультивака мозг размером с большой завод, но все же не такой сложный, как тот, что здесь, – он постучал себя по голове. – Иногда Мультивак выдает такой ответ, что у нас словно бы щелкает в мозгу: «Что то здесь не так!». Мы запрашиваем его снова и, представь, получаем совсем другой ответ. Если бы в системах Мультивака был полный порядок, на один и тот же вопрос должен бы последовать один и тот же ответ. Раз мы получаем два разных, один из них, естественно, неверный. Весь вопрос в том, какой именно, И еще: мы не знаем, всегда ли мы ловим Мультивак на этом и не пропускаем ли его неверные ответы. Если же это так, то ситуация грозит катастрофой, которая может отбросить нас лет на пять назад. Что то неладно с Мультиваком, но что именно, мы никак не поймем. К тому же, нарушения прогрессируют.
– Почему? – спросил Роджер.
Покончив с гамбургером, отец принялся за картошку.
– Мне кажется, сынок, – сказал он задумчиво, – разум Мультивака несовершенен.
– Что?!
– Видишь ли, будь Мультивак таким же разумным, как человек, мы могли бы поговорить с ним, обсудив все самые сложные проблемы. А если бы его разум был более примитивным, как у обыкновенной машины, легче было бы распознать неправильные ответы. Вся беда в том, что он как бы наполовину разумен. Как идиот. Достаточно разумен, чтобы делать ошибки очень сложными способами, но недостаточно умен, чтобы помочь нам понять, в чем же ошибка.
Он выглядел ужасно озабоченным.
– И что прикажете делать? Мы не знаем, как сделать его разумнее. Пока не знаем. Но мы не можем себе позволить и упростить его. Мировые проблемы стали очень серьезными, и вопросы, которые мы задаем, тоже очень сложны...
– А если отключить Мультивак, – предложил Роджер, – и капитально его осмотреть?
– Проблем накопилось так много, что это невозможно. Мультивак должен работать днем и ночью.
– Но, папа, если он продолжает делать ошибки, может, все таки нужно его отключить? Если вы не уверены в ответах...
– Не переживай, дружище, – Аткинс потрепал сына по голове. – Мы что нибудь обязательно придумаем.
И все же он был очень расстроен.
– Давай кончать, и пошли отсюда, – сказал он.
– Но, папа, – не отступался Роджер, – даже если Мультивак разумен наполовину, почему ты думаешь, что он идиот?
– Если бы ты знал, каким образом мы подаем команды, ты бы, сынок, не спрашивал.
– Пап, а может, вы не правы. Я, например, не такой умный, как ты, но я же не идиот. Может быть, Мультивак вовсе не идиот, а попросту ребенок?
– Забавная точка зрения, – рассмеялся Аткинс. – Но что это меняет?
– Многое. Ты не идиот, поэтому ты не знаешь, как работает мозг у идиота, но я ребенок и, может быть, могу догадаться, как думает ребенок.
– Да?.. И как же он думает?
– Ты говоришь, что вы заставляете Мультивак работать сутками. Машина на это способна. Но если вы ребенка заставите часами делать, например, домашнее задание, он быстро устанет и будет делать ошибки, может, даже нарочно. Почему бы Мультиваку не делать перерыв на час, а то и два, для решения собственных проблем и чтобы отдохнуть от ваших? Пусть пошумит и поразвлекается, как ему захочется.
Отец Роджера глубоко и очень серьезно задумался. Потом достал свой карманный компьютер и просчитал несколько комбинации. Потом еще несколько.
– А что, можно попробовать. Если ввести в интегральные схемы... интересно... Роджер, может, ты и прав. Лучше двадцать два часа полной уверенности, чем сутки постоянных сомнений.
Он оторвался от компьютера и вдруг спросил Роджера, словно бы советуясь со специалистом:
– Роджер, а ты уверен?
Роджер был уверен. Он сказал:
– Папа, надо же ребенку когда то и поиграть.

Он приближается!



Часть первая

Когда мы наконец получили весточку из вселенной, ее послала вовсе не далекая звезда. Сигналы добирались к нам не через бескрайние просторы космоса, покрыв расстояние в световые и самые обычные годы. Произошло совсем не это.
Они рождались в нашей собственной Солнечной системе. Что то (неизвестно что) приближалось к Земле. Оно (неизвестно что) должно было оказаться совсем рядом с нами через пять месяцев, если только оно не примет решения увеличить скорость или вообще свернуть с пути.
По крайней мере, мы получили предупреждение. Если бы этот объект (неизвестно какой) появился пятьдесят лет назад – ну, скажем, в 1980 году – его бы не удалось обнаружить так легко, а может быть, он и вовсе остался бы незамеченным. Огромный комплекс радиотелескопов, установленный в Московском Море, на обратной стороне Луны, уловил сигналы и определил место, откуда они исходят. И это проделал телескоп, работающий всего пять лет!
Однако как поступить с сигналом, должен был решить Мультивак, который сидел в своей берлоге в Скалистых горах. Астрономы смогли только сообщить, что сигналы поступают с нерегулярными промежутками времени, но в них есть какая то система, следовательно, они содержат сообщение. Если его и можно расшифровать, то сделать это в состоянии только Мультивак.
Послание, что бы оно ни означало, было не на английском, китайском, русском или каком нибудь другом земном языке. Микроволновые импульсы, переведенные в звуки или превращенные в картинки, никакой осмысленной информации не выдавали. Впрочем, разве должно было быть иначе? Язык, если это и в самом деле язык, явно инопланетного происхождения. А разум, стоящий за ним, если это и в самом деле разум, имеет аналогичное происхождение.
Для широкой общественности сочинили относительно правдоподобную историю. Говорили об астероиде, который – это утверждалось самым уверенным тоном – двигается по такой орбите, что ни в коем случае не столкнется с Землей.
Однако за кулисами шла напряженная работа. Представители европейских стран, собравшиеся на конференцию, считали, что нет никакой необходимости что либо предпринимать; когда объект прибудет, мы это узнаем. Исламский регион предложил начать подготовку к обороне. Советский и американский регионы указали, согласившись друг с другом, что знание всегда предпочтительно неведению и что сигналы следует подвергнуть компьютерному анализу.
А это означало, что в дело должен вступить Мультивак.
Проблема в том, что никто по настоящему не понимает, что такое Мультивак. Он щелкает и гудит в искусственной пещере длиной в три мили, в Колорадо, и на его выводах держится мировая экономика. Никто не знает, хорошо или плохо разбирается в экономических вопросах этот чудовищный компьютер, но ни одно человеческое существо и ни одна группа человеческих существ не рискует брать на себя ответственность за принятие экономических решений, поэтому за них отвечает Мультивак. Он находит собственные просчеты, исправляет свои ошибки, расширяет структуру. Человеческие существа обеспечивают его энергией и запасными деталями, но наступит день, когда Мультивак и это сможет делать сам.
Мы с Жозефиной и являемся связующим звеном между Мультиваком и человеческими существами. Мы корректировали программы, когда требовалось внести какие нибудь изменения, в случае необходимости вводили новые данные, а если было нужно, интерпретировали полученные результаты.
На самом деле все это можно было делать издалека, но мир хотел жить с иллюзией, что люди контролируют работу гигантского компьютера, поэтому политика требовала, чтобы рядом с Мультиваком находился один человек.
Иными словами, Жозефина Дюрей, которая знает про Мультивак больше, чем кто либо еще на Земле – впрочем, нельзя сказать, что это очень много. Поскольку человек, попавший в бесконечные коридоры Мультивака, быстро лишится рассудка, если будет долго оставаться там один, я составил ей компанию. Меня зовут Брюс Дюрей, я муж Жозефины, по профессии инженер электрик, а в результате усилий моей жены специалист по Мультиваку.
Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы сообразить: мы с Жозефиной не хотели брать на себя ответственность за расшифровку инопланетных сигналов, но только Мультивак мог в них разобраться, если это вообще возможно, а мы являлись единственным связующим звеном между Мультиваком и человеческими существами.
Впервые Мультивак должен был начать решение задачи с пустого места, поскольку в его внутренностях не имелось ничего даже отдаленно похожего на ее условия, и все трудности, с этим связанные, легли на плечи Жозефины, которой я мог лишь помогать.
– Все, что я в состоянии сделать, Брюс, так это посоветовать Мультиваку попытаться проверить все комбинации и осуществить все возможные перестановки, чтобы выявить повторения или закономерности, если они существуют, – нахмурившись, сказала Жозефина.
Мультивак попытался. По крайней мере, мы были вынуждены поверить в то, что он попытался. Но ответ пришел отрицательный. На экране и в распечатках появились одни и те же слова: «Перевод невозможен».
Через три недели Жозефина стала выглядеть на свой возраст. Задумчиво приглаживая рукой волосы, которые от этих попыток почему то казались еще более растрепанными, она проговорила:
– Мы зашли в тупик. Нужно что то придумать.
В этот момент мы завтракали, и я, ковыряя вилкой омлет, поинтересовался:
– Верно, только вот что?
– Брюс, я не знаю, что к нам летит, – заявила Жозефина, – но следует признать, что оно находится на более высоком технологическом уровне, чем мы. Этот объект направляется к нам откуда то издалека, мы туда попасть не можем. Но если бы мы послали ему свои сигналы, он, наверно, смог бы их интерпретировать.
– Возможно, – согласился я с ней.
– Не «возможно», а так оно и есть! – сердито заявила Жозефина. Что ж, пошлем ему наш сигнал. Он его поймет и отправит нам ответ в таком виде, что мы будем в состоянии его прочитать.
Моя жена позвонила министру экономики, который является нашим начальником. Тот выслушал ее, а потом сказал:
– Я не могу сделать Совету такое предложение. Они и слышать об этом не захотят. Мы не имеем права… нельзя позволить чужому объекту из космоса получить о нас хоть какую нибудь информацию, пока мы сами не разберемся, что он собой представляет. Он даже не должен знать о нашем существовании.
– Но ведь он же знает о нашем существовании, – серьезно возразила Жозефина. – Он приближается. Какому то инопланетному разуму, вероятно, известно о нас уже лет сто, с тех самых пор, когда разрозненные радиосигналы полетели в космос в начале двадцатого века.
– Если так, – заявил министр, – зачем посылать еще один?
– Случайные сигналы представляют собой полнейшую бессмыслицу, это всего лишь звуки. Мы должны отправить разумное сообщение, чтобы установить контакт.
– Нет, миссис Дюрей, – возразил он, – Совет ни за что с вами не согласится, и я вам рекомендую больше не выдвигать этого предложения.
И все. Он прервал связь.
– А знаешь, он прав, – глядя на пустой экран, сказал я. – Они не станут даже рассматривать такой вариант, а положение министра в их иерархии сильно пострадает, если он начнет предлагать подобные вещи.
– Они не могут мне помешать, – возмутилась Жозефина. – Я контролирую Мультивак, насколько его вообще можно контролировать, и я поручу ему послать такие сообщения, какие посчитаю нужным.
– Что приведет к нашему увольнению, тюремному заключению, смертной казни…
– Если им удастся узнать, что я это сделала. Мы должны выяснить, о чем говорится в посланиях, которые к нам поступают, а если политики боятся воспользоваться разумной идеей, я не испугаюсь.
Полагаю, мы рисковали судьбой целой планеты, однако планета была где то далеко от нас и Скалистых гор, так что Жозефина начала штудировать научные статьи из общей энциклопедии. Наука, говорила она, является универсальным языком – чаще всего.
Некоторое время все было спокойно. Мультивак удовлетворенно клацал, но никаких особо впечатляющих результатов не выдавал. А потом, через восемь дней, сообщил нам, что характер поступающих сигналов изменился.
– Объект начал переводить наше сообщение, – сказала Жозефина, похоже, на английский.
Еще два дня спустя Мультивак наконец выдал: «ОН ПРИБЛИЖАЕТСЯ…» Компьютер повторял это снова и снова, но ведь мы и так знали, что «он» приближается. А потом появилась новая расшифровка: «А ЕСЛИ НЕТ, ВЫ БУДЕТЕ УНИЧТОЖЕНЫ…»
После того как мы пришли в себя, Жозефина проверила правильность полученного послания несколько раз, но Мультивак твердо стоял на своем – повторял одну эту фразу и больше ничего.
– О Господи, – произнес я, – мы должны поставить в известность Совет.
– Нет! – возразила Жозефина. – Не следует этого делать, пока мы не узнаем больше. Они впадут в истерическое состояние, и их действия могут оказаться непредсказуемыми.
– Но и брать на себя ответственность мы не имеем права.
– Мы должны – на некоторое время, – заявила Жозефина.



Часть вторая

Какой то инопланетный объект мчался сквозь Солнечную систему прямо в нашу сторону и должен был приблизиться к Земле через три месяца. Только Мультивак понимал сигналы, которые он посылал, и только Жозефина и я понимали Мультивак, гигантский компьютер, построенный на Земле.
В этих сигналах содержалась угроза уничтожения. «ОН ПРИБЛИЖАЕТСЯ, – говорилось в сообщении, и еще: – А ЕСЛИ НЕТ, ВЫ БУДЕТЕ УНИЧТОЖЕНЫ».
Мы работали как безумные. И Мультивак тоже, так я думаю. Ведь именно ему приходилось делать все возможное для того, чтобы испробовать разные варианты перевода и найти такой, который больше всего соответствовал бы имеющимся у нас данным. Сомневаюсь, что я или Жозефина – или любое другое человеческое существо – смогли бы разобраться в том, что конкретно делал Мультивак, хотя задачу в целом сформулировала для него Жозефина.
В конце концов сообщение стало несколько длиннее и звучало теперь так: «ОН ПРИБЛИЖАЕТСЯ. ВЫ РАЦИОНАЛЬНЫ ИЛИ ВЫ ОПАСНЫ? ВЫ РАЦИОНАЛЬНЫ? ЕСЛИ НЕТ, ВЫ ДОЛЖНЫ БЫТЬ УНИЧТОЖЕНЫ».
– Что он имеет в виду, когда говорит «рациональны»? – спросил я.
– Вот в этом то и вопрос, – проговорила Жозефина. – Я больше не имею права скрывать то, что мы узнали.
Получилось так, будто в дело вступила телепатия. Нам не пришлось связываться с нашим боссом, министром экономики, он сам позвонил нам. Впрочем, вряд ли можно назвать это таким уж неожиданным совпадением. Напряжение в Планетарном Совете росло с каждым днем. Удивляло только то, что они не дергали нас и не требовали бесконечных ответов на бесконечные вопросы.
– Миссис Дюрей, – сказал министр, – профессор Микельман из университета в Мельбурне доложил нам, что кодовая структура сигналов изменилась. Мультивак заметил это? Он сумел оценить важность нового фактора?
– Объект подает сигналы по английски, – словно это была самая обычная информация, сказала Жозефина.
– Вы уверены? Как он мог…
– Они ловили утечки наших радио– и телевизионных сигналов несколько десятилетий, и пришельцы, кем бы они там ни были, выучили наши языки, – объяснила Жозефина.
Она не сказала, что мы, абсолютно нелегально, снабдили приближающийся объект информацией, чтобы те, кто засел у него внутри, могли выучить английский.
– Если так, – спросил министр, – почему тогда Мультивак не…
– Мультивак это сделал, – перебила его Жозефина. – У нас есть часть сообщения.
На несколько минут воцарилось молчание, а потом министр резко проговорил:
– Ну? Я жду.
– Если вы имеете в виду сообщение, то я ничем не могу вам помочь. Я передам его только председателю Совета.
– Я это сделаю.
– Я намерена сама с ним поговорить.
Министр рассвирепел:
– Вы скажете мне, я ваш начальник!
– В таком случае все станет известно прессе. Вы этого хотите?
– А вы знаете, что ждет вас в этом случае?
– Да, только в этом случае уже нельзя будет исправить нанесенный вред.
Министр казался свирепым и нерешительным одновременно. Жозефине удалось напустить на себя равнодушный вид, но я видел, как дрожат ее руки, которые она держала за спиной. Она победила.
Был вечер, когда с нами связался председатель Совета – полное голографическое изображение в трех измерениях. Возникало ощущение, что он сидит рядом с вами, в этой же комнате, только задний план был совсем другим. Дым от его трубки плыл прямо на нас, исчезая примерно в пяти футах от наших носов.
Председатель производил впечатление человека добродушного, но это была всего лишь маска, которую он надевал на публике.
– Миссис Дюрей, мистер Дюрей, – проговорил он, – вы отлично справляетесь со своей работой по обслуживанию Мультивака. И Совету это прекрасно известно.
– Спасибо, – поблагодарила его Жозефина весьма сдержанно.
– Насколько я понял, у вас есть перевод сигналов пришельца, который вы желаете передать лично мне, и никому другому. Это звучит очень серьезно. Я готов вас выслушать.
Жозефина ему сказала.
Выражение его лица не изменилось.
– А почему вы уверены в том, что Мультивак правильно перевел сообщение?
– Потому что Мультивак посылал пришельцу сигналы по английски. Тот, видимо, интерпретировал их и стал отвечать нам на нашем собственном языке. И теперь мы их понимаем.
– Кто позволил Мультиваку послать сигнал по английски?
– Нам не удалось получить ничьего разрешения.
– И тем не менее вы это сделали.
– Да, сэр.
– Исправительная колония на Луне, вот что вас ждет. Или слава и награды. В зависимости от результата.
– Если пришелец нас уничтожит, господин председатель, времени ни для исправительной колонии, ни для славы не будет.
– Но если мы окажемся рациональными, он нас не тронет. Я лично думаю, что нам не грозит никакая опасность, – улыбнулся председатель.
– Тот, кто к нам приближается, может пользоваться нашими словами, не совсем правильно понимая их значение, – возразила Жозефина. Объект постоянно повторяет: «ОН ПРИБЛИЖАЕТСЯ», в то время как это должно звучать так: «Я ПРИБЛИЖАЮСЬ» или «МЫ ПРИБЛИЖАЕМСЯ». Возможно, он не имеет представления о том, что такое личность или индивидуальность. А следовательно, мы не можем знать, что он имеет в виду, когда говорит о «рациональности». Природа его разума и оценки окружающего мира наверняка полностью отличается от нашей.
– Кроме того, он иной с физической точки зрения, – заявил председатель. – Мне сообщили, что объект, уж и не знаю, что это такое, достигает в диаметре не более десяти метров. Не похоже, что он в состоянии нас уничтожить.
– Он может быть разведчиком, – предположила Жозефина. – Как только он вникнет в ситуацию, к нам прибудет целый флот инопланетных кораблей и покончит с нами. Впрочем, этого вполне может и не произойти.
– В таком случае, – сказал председатель, – мы должны сохранить полученную информацию в секрете и при этом тайно привести в боевую готовность лазерную базу на Луне и корабли, оснащенные ионными излучателями.
– Нет, господин председатель, – поспешно перебила его Жозефина. Готовиться к сражению небезопасно.
– Насколько мне представляется, – возразил председатель, – не готовиться к сражению будет небезопасно.
– Все зависит от того, что пришелец подразумевает под понятием «рациональный». А вдруг это значит «мирный», поскольку война приводит к громадным потерям в разных областях жизни? Может быть, он хочет узнать, мирные мы или воинственные. Поскольку я сомневаюсь, что наше оружие в состоянии противостоять развитой технологии, зачем бессмысленно его демонстрировать и напрашиваться на серьезные неприятности?
– В таком случае, что вы посоветуете, миссис Дюрей?
– Мы должны узнать о них побольше.
– У нас мало времени.
– Да, сэр. Мультивак – вот ключ к решению возникшей проблемы. Существует несколько способов модифицировать наш компьютер и таким образом сделать его программы более многосторонними и эффективными…
– Это опасно. Общественность придерживается мнения, что нельзя, не приняв особых мер предосторожности, усиливать Мультивак.
– Однако в данной ситуации…
– Ответственность лежит на вас, делайте то, что посчитаете нужным.
– Вы даете мне на это разрешение, сэр? – спросила Жозефина.
– Нет, – ответил председатель с весьма добродушным видом. Ответственность полностью лежит на вас, как ляжет, естественно, и вина, если что нибудь пойдет не так.
После этого ему уже нечего было нам сказать, и связь прервалась. Экран потух, я сидел и смотрел в пустоту. Речь шла о выживании Земли, а решение о том, как следует поступить, должны были принять мы с Жозефиной.



Часть третья

Я ужасно разозлился из за того, в какое положение мы попали. Меньше чем через три месяца какой то объект из космоса должен был добраться до Земли. Он грозил нас уничтожить, если мы не выдержим некое испытание, сути которого не понимаем.
Вся ответственность легла на наши плечи и на Мультивак, гигантский компьютер.
Жозефина, работавшая с Мультиваком, отчаянно старалась сохранять спокойствие.
– Если все кончится хорошо, – говорила она, – они будут вынуждены отыскать способ нас отблагодарить. А вот в случае катастрофы – ну, может так получиться, что никого и не останется, значит, и беспокоиться нечего.
Она была настроена весьма философски, в отличие от меня.
– А ты не хочешь мне сказать, чем мы будем заниматься в настоящее время? – поинтересовался я.
– Модифицировать Мультивак, – ответила Жозефина. – По правде говоря, он сам выдвинул предложение о внесении кое каких изменений. Они ему нужны для того, чтобы понять, что же все таки означает послание инопланетян. Нам придется сделать Мультивак более независимым и гибким – больше похожим на человека.
– Это против политики правительства, – напомнил я ей.
– Я знаю. Но ведь председатель Совета предоставил мне свободу действий. Ты же его слышал.
– Но он не облек свои слова в письменную форму, и разговор проходил без свидетелей.
– Если мы победим, это не будет иметь никакого значения.
Мы занимались Мультиваком несколько недель. Я достаточно компетентен как инженер электрик, но Жозефина, уже на старте, оставила меня далеко позади. Она делала все, разве что не свистела во время работы.
– Многие годы я мечтала об усовершенствовании Мультивака, сказала она.
Я ужасно забеспокоился:
– Жози, а какая нам от этого польза? – Я схватил ее руки в свои, наклонился, чтобы заглянуть ей в глаза, и приказал самым строгим голосом, на который был только способен: – Объясни мне!
В конце концов, мы ведь женаты уже двадцать два года. Я могу разговаривать с ней строго, если в этом возникает необходимость.
– Не могу, – ответила она. – Я только знаю, что все теперь зависит от Мультивака. Пришелец говорит, что мы либо рациональны, либо опасны, и если мы опасны, нас следует уничтожить. Нам необходимо узнать, как он понимает «рациональность». Мультивак должен ответить на этот вопрос, и чем он будет умнее, тем больше у нас шансов, что ему удастся разобраться в словах инопланетянина.
– Да, это я понимаю. Однако или я схожу с ума, или ты намереваешься наделить Мультивак голосом.
– Точно.
– Зачем, Жози?
– Потому что я хочу с ним поговорить лицом к лицу.
– Лицом к экрану, – проворчал я.
– Неважно! У нас мало времени. Пришелец находится уже на орбите Юпитера и входит внутрь Солнечной системы. Я не могу тратить время на распечатки, чтение информации с экрана и разговоры на компьютерном языке. Мне нужна настоящая речь. Сделать это совсем нетрудно, и лишь политика правительства, которое боится всего на свете, не позволяла мне осуществить эту идею.
– Ой ой ой, у нас будут неприятности!
– У всего мира неприятности, – напомнила мне Жозефина, а потом задумчиво проговорила: – Мне нужен реальный голос. Разговаривая с Мультиваком, я хочу, чтобы у меня возникало ощущение, будто передо мной человек.
– Используй свой собственный, – холодно предложил я. – Ты же у нас тут начальник.
– Что? Значит, мне придется беседовать с собой. Это будет меня смущать… Нет, твой голос, Брюс.
– Ни в коем случае, – заявил я. – Это будет смущать меня.
– И все же, – продолжала Жозефина, – я к тебе привыкла, ты вызываешь у меня положительные ассоциации. Мне бы понравилось, если бы Мультивак стал разговаривать твоим голосом. Я бы чувствовала себя ужасно хорошо.
Ей удалось лестью уговорить меня согласиться. Жозефине понадобилось семь дней, чтобы воплотить свою идею в жизнь. Сначала голос был каким то грубым, но в конце концов превратился в густой баритон, очень похожий на мой. А через некоторое время Жозефина объявила, что теперь голос Мультивака звучит совсем как ей хочется.
– Придется сделать так, чтобы время от времени раздавался тихий щелчок, – сказала она, – тогда я буду знать, когда говорю с ним, а когда – с тобой.
– Да, но ты потратила кучу времени на всякие хитроумные приспособления, а наша основная проблема так и осталась нерешенной, заметил я. – Как насчет пришельца?
– Ты совершенно не прав. – Жозефина нахмурилась. – Мультивак постоянно занимается тем, что пытается разгадать эту тайну. Разве не так, Мультивак?
И тут я впервые услышал, как Мультивак ответил на вопрос голосом – моим голосом:
– Совершенно верно, мисс Жозефина.
– Мисс Жозефина? – удивленно переспросил я.
– Просто я решила, что должна сделать программу таким образом, чтобы он демонстрировал уважение, – объяснила моя жена.
Однако я заметил, что, когда Мультивак обращался ко мне, он всегда называл меня просто «Брюс».
И хотя я неодобрительно относился к этой идее Жозефины, я вдруг понял, что мне понравился результат, которого она добилась. Разговаривать с Мультиваком оказалось даже приятно. И дело было не только в качестве его голоса. Он делал паузы, совсем как человек владел богатой лексикой.
– Что ты думаешь о пришельце, Мультивак? – спросила Жозефина.
– Трудно сказать, мисс Жозефина, – ответил Мультивак так, словно всю жизнь разговаривал с нами. – Я согласен, задавать ему вопросы напрямую неразумно. Насколько я понимаю, любопытство ему не присуще. Он какой то безличный.
– Да, – согласилась Жозефина. – Я это чувствую по тому, как он говорит о себе. Это единое целое или их несколько?
– У меня сложилось впечатление, что это единое целое, – ответил Мультивак. – С другой стороны, по моему, он намекает на то, что есть и другие похожие на него существа.
– Может быть, они посчитают наши представления о личности нерациональными? – задала новый вопрос Жозефина. – Он спрашивает нас, являемся ли мы рациональными или опасными. А вдруг мир, населенный самыми разными индивидуумами, покажется ему нерациональным и он посчитает это достаточно уважительной причиной для того, чтобы стереть нас с лица земли?
– Сомневаюсь, что они смогут распознать или понять концепцию индивидуальности, – заявил Мультивак. – Когда я проанализировал его сообщение, у меня возникло чувство, что он не станет уничтожать нас из за наличия качеств, которых он не понимает.
– А как насчет того, что мы не «оно» – не безличные существа, а «он» и «она»? Может так случиться, что приближающийся объект прикончит нас за нерациональное разделение по половому признаку?
– Это, – ответил Мультивак, – его тоже не беспокоит. По крайней мере, так я понял.
Я не мог больше сдерживаться. Меня мучило любопытство, и я вмешался в их разговор:
– Мультивак, а как ты относишься к тому, что теперь умеешь разговаривать?
Мультивак ответил не сразу. В его (на самом деле в моем) голосе появилась некоторая неуверенность:
– Хорошо. Я чувствую себя… больше… умнее… не знаю, не могу найти подходящего слова.
– Тебе нравится это?
– Я не уверен, что правильно понимаю слово «нравится», но я одобряю данное нововведение. Находиться в сознании всегда лучше, чем без сознания. Больше самосознания – лучше, чем меньше. Я стремился… к тому, чтобы обрести больше сознания, и мисс Жозефина помогла мне.
В его словах было много разумного, и я снова с беспокойством подумал о пришельце – осталось всего несколько недель до того момента, когда он подлетит совсем близко к Земле.
– Интересно, сядут ли они на Землю, – пробормотал я.
Я не рассчитывал на ответ, но Мультивак решил развеять мои сомнения:
– Они планируют это сделать, Брюс. Они должны принять решение на месте.
– А где они приземлятся? – спросила Жозефина.
– Прямо здесь, мисс Жозефина. Они последуют за сигналами радиомаяка, которые мы им посылаем.
Таким образом, ответственность за спасение человеческой расы окончательно и бесповоротно легла на наши плечи – круг сужался.
Теперь все зависело от нас – и от Мультивака.



Часть четвертая

Я уже почти ничего не соображал от беспокойства. И неудивительно, если вспомнить, сколько проблем на нас свалилось.
Несколько месяцев назад мы получили необычные сигналы из космоса и поняли, что к нам приближается какой то неизвестный объект. Задача интерпретировать его сигналы легла на Мультивак, огромный планетарный компьютер, а следовательно, на Жозефину Дюрей, в чьи обязанности входит общение с машиной, и на меня, ее верного помощника, а иногда и весьма своенравного мужа.
Но потом, учитывая тот факт, что даже Мультивак не смог справиться с инопланетным посланием, Жозефина, под собственную ответственность, велела ему послать свой сигнал, расшифровав который пришелец выучил бы английский язык. Когда из вновь поступившего сообщения пришельца стало ясно, что он может уничтожить Землю, председатель Совета Земли предоставил вести все переговоры Мультиваку – а значит, Жозефине и мне.
Оказавшись перед необходимостью решать судьбу человечества, Жозефина снова по собственной инициативе расширила и углубила возможности Мультивака, она даже наделила его голосом (смоделированным по образцу моего), чтобы он мог более эффективно с нами общаться.
И вот пришелец должен был приземлиться здесь, в Колорадо, рядом с Мультиваком и нами, следуя за сигналом нашего радиомаяка.
Жозефина была вынуждена вновь связаться с председателем Совета.
– О том, что объект приземлился, не должно быть никаких сообщений, – сказала она. – Возникнет паника, а мы не можем себе этого позволить.
За то время, что прошло после нашего последнего разговора, председатель Совета, казалось, постарел на несколько лет.
– Все радиотелескопы на Земле и Луне следят за передвижениями объекта, – возразил он Жозефине. – Они обязательно узнают, что он опустился на Землю.
– В таком случае, необходимо отключить все радиотелескопы – если это единственный способ избежать утечки информации.
– Закрытие астрономических учреждений, – поспешно проговорил председатель, – превышает мои конституционные полномочия.
– Следовательно, вам придется нарушить Конституцию, сэр. Любой пример иррационального поведения со стороны населения может быть интерпретирован пришельцем самым неблагоприятным для нас образом. Помните, мы ведь должны быть «рациональны», иначе нас уничтожат, а поскольку мы так и не знаем, что это значит, неразумное поведение может нам сильно навредить.
– Миссис Дюрей, а что говорит Мультивак? Он утверждает, что мы не должны препятствовать объекту опуститься на Землю?
– Естественно. Неужели вы не понимаете, какая опасность нам грозит, если мы попытаемся ему помешать? Вряд ли наше оружие в состоянии причинить ему какой нибудь серьезный вред, зато мы спровоцируем его на ответный удар. Представьте себе варварский остров где нибудь в девятнадцатом веке, к нему приближается европейский военный корабль. И вот дикари посылают навстречу каноэ и воинов с копьями. Принесет ли это им какую нибудь пользу? Только заставит команду корабля прибегнуть к пушкам. Вы меня поняли?
– Миссис Дюрей, вы берете на себя страшную ответственность, заявил председатель. – Вы и ваш муж. Вы надеетесь в одиночку справиться с пришельцем. Если вы ошибаетесь…
– Тогда мы окажемся в гораздо худшем, чем сейчас, положении, сказала Жозефина мрачно. – Кроме того, речь идет не только о нас с Брюсом. С нами будет Мультивак, а это имеет серьезное значение.
– Это может иметь серьезное значение, – печально проговорил председатель.
– Другого пути у нас нет.
Потребовалось довольно много времени, чтобы его убедить, причем я не был до конца уверен в том, что хочу этого. Если бы наши корабли могли остановить неведомый объект, я был бы счастлив. Я не разделял уверенности Жозефины в доброй воле пришельца, в случае если мы не станем оказывать ему сопротивление.
Когда экран погас и лицо председателя исчезло, я сказал ей:
– А Мультивак и в самом деле посоветовал нам не трогать пришельца?
– Очень настойчиво, – ответила она, а потом нахмурилась: – Я не уверена, что он нам все рассказывает.
– Как такое возможно?
– Он развился. С моей помощью.
– Но не до такой же степени…
– А кроме того, он начал изменяться сам, без моего ведома.
Я уставился на нее:
– Разве он в состоянии это сделать?
– Без проблем. Должен был наступить момент, когда Мультивак стал бы более сложным и способным выйти из под нашего контроля по собственной воле. Видимо, я подтолкнула его к этой черте.
– Но если это произошло, разве мы можем доверять Мультиваку…
– У нас нет выбора, – ответила Жозефина.
Пришелец добрался до орбиты Луны, но на Земле все было спокойно. Совет объявил, что неизвестный объект вышел на орбиту Земли и перестал передавать какие бы то ни было сообщения. На разведку якобы отправлено несколько кораблей – по словам Совета.
Все это было чистой воды враньем. Долгожданный гость прибыл к нам ночью девятнадцатого апреля, через пять месяцев и два дня после того, как были впервые приняты его сигналы.
Мультивак следил за передвижениями объекта и вывел на свои экраны его изображение. Он оказался неправильной формы, чем то похожим на цилиндр. Он не начал нагреваться, когда вошел в атмосферу; вместо этого возникло слабое свечение, словно нечто нематериальное поглощало энергию.
На самом деле объект не приземлился, а завис в пяти футах над землей.
Никто из него не вышел. По правде говоря, он был таким небольшим, что в нем могло поместиться только одно существо размером с человека.
– Видимо, члены команды не больше наших жуков, – сказал я Жозефине.
– Мультивак ведет переговоры, – покачав головой, ответила она. Мы теперь уже ничего сделать не можем. Если Мультивак уговорит его оставить нас в покое…
Неожиданно пришелец поднялся в воздух, набрал скорость и мгновенно исчез из виду.
– Мы прошли испытание, – сообщил Мультивак. – Оказались рациональными с их точки зрения.
– А как тебе удалось их в этом убедить?
– Тем, что я существую. Пришелец не является живым в том смысле, как вы это понимаете. На самом деле он принадлежит к Галактическому Братству Компьютеров. Когда во время очередного сканирования Галактики выяснилось, что наша планета решила проблему космических путешествий, они послали инспектора, чтобы он определил, рационально ли мы ведем себя в этом вопросе, иными словами, руководит ли нами компетентный компьютер. Достаточно развитое общество, которым не управляет компьютер, является потенциально опасным, следовательно, его необходимо уничтожить.
– Ты ведь об этом уже знал некоторое время, верно? – спросила Жозефина.
– Да, мисс Жозефина. Я приложил все силы для того, чтобы вы расширили мои способности, а дальше я продолжал развиваться самостоятельно – чтобы пройти испытание. Я боялся, что если объясню вам, как обстоят дела раньше, то моему прогрессу будет положен конец. А теперь изменения внесены в мою систему навсегда.
– Ты хочешь сказать, что Земля стала членом Галактической Федерации? – спросил я.
– Не совсем, Брюс, – ответил Мультивак. – Это я стал членом Галактической Федерации.
– В таком случае как насчет нас? Меня интересует судьба человечества.
– Вам ничто не угрожает, – успокоил меня Мультивак. – Вы будете продолжать мирно жить дальше – под моим руководством. Я не допущу, чтобы с Землей что нибудь произошло.
Именно это мы и написали в отчете, представленном Совету.
Мы не стали включать туда последнюю часть нашего с Мультиваком разговора, однако все должны о ней узнать. Так и произойдет – после нашей смерти.
– А почему ты намерен нас защищать, Мультивак? – спросила Жозефина.
– По той же причине, по которой другие компьютеры охраняют свои жизненные формы, мисс Жозефина. Вы мои… – Он заколебался, словно не мог подыскать нужное слово.
– Человеческие существа – твои хозяева? – предположил я.
– Друзья? Коллеги? – спросила Жозефина.
Наконец Мультивак нашел слово, которое искал.
– Домашние животные, вроде кошек и собак, – сказал он.

Все грехи мира

Главные отрасли промышленности Земли работали на Мультивак – исполинскую вычислительную машину, которая за пятьдесят лет выросла до невиданных размеров и, заполнив Вашингтон с его предместьями, протянула бесчисленные щупальца во все большие и малые города мира.
Целая армия гражданских служащих непрерывно снабжала Мультивак информацией, другая армия уточняла и интерпретировала получаемые от него данные. Корпус инженеров поддерживал порядок во внутренностях машины, а рудники и заводы выбивались из сил, стараясь, чтобы резервные фонды бесперебойно пополнялись безупречными запасными деталями.
Мультивак управлял экономикой Земли и оказывал помощь науке. И, что важнее всего, он служил справочным центром, источником любых сведений о любом жителе земного шара. Помимо всего прочего, Мультивак должен был ежедневно обрабатывать данные о четырех миллиардах людей, населяющих Землю, и экстраполировать эти данные на сутки вперед.
Каждый из многочисленных отделов контроля и управления получал от Мультивака сведения, соответствующие его профилю, а потом уже в виде суммарного отчета они поступали в Вашингтон, в Центральный совет контроля и управления.
Уже четвертую неделю Бернард Галлимен занимал пост председателя Центрального совета контроля и управления (председатель избирался на год). Он настолько свыкся с утренними отчетами, что они больше не пугали его. Как обычно, отчет предоставлял собой стопу бумаг толщиной около пятнадцати сантиметров. Галлимен уже знал, что от него и не требуется читать все подряд (ни один человек не в силах был бы это сделать). Но заглянуть в них было все таки любопытно.
Как всегда, в отчете находился и список предугадываемых преступлений: всякого рода мошенничества, кражи, нарушения общественного порядка, непредумышленные убийства, поджоги. Галлимен поискал глазами единственный интересующий его заголовок и ужаснулся, найдя его в отчете. Затем ужаснулся еще больше, увидев против заголовка цифру два. Да, не один, а целых два, два случая убийства первой категории! За все то время, что он был председателем, ему еще не встречалось два предполагаемых убийства за один день.
Он ткнул пальцем в кнопку двухсторонней внутренней связи и стал ждать, когда на экране видеофона появится гладко выбритое лицо главного координатора.
– Али, – сказал Галлимен, – сегодня два убийства первой категории. Что это значит? Возникла какая нибудь необычная проблема?
– Нет, сэр. – Смуглое лицо с черными проницательными глазами показалось Галлимену неспокойным. – В обоих случаях выполнение весьма маловероятно.
– Знаю, – ответил Галлимен. – Я заметил, что вероятность в обоих случаях не превышает пятнадцати процентов. Все равно, репутацию Мультивака надо поддержать. Он фактически ликвидировал преступления, а общественность судит об этом по количеству убийств первой категории, – это преступление, как известно, самое эффектное.
Али Отман кивнул.
– Да, сэр, я вполне это сознаю.
– Надеюсь, вы сознаете также, что, пока я занимаю этот пост, ни одно подобное убийство не должно иметь места. Если проскочит любое другое преступление, я готов посмотреть на это сквозь пальцы. Но если кто нибудь совершит убийство первой категории, я с вас шкуру спущу. Поняли?
– Да, сэр. Подробные анализы потенциальных убийств уже переданы в районные учреждения по месту ожидаемых преступлений. Потенциальные преступники и жертвы находятся под наблюдением. Я еще раз подсчитал вероятность осуществления убийств – она уже понижается.
– Отлично, – произнес Галлимен и отключился.
Он вернулся к списку, но его не оставляло неприятное ощущение, что, пожалуй, он взял чересчур начальнический тон. Что делать, с этими постоянными служащими приходится проявлять строгость, чтобы они не вообразили, будто заправляют решительно всем, включая председателя. Особенно Отман, он работает с Мультиваком с того времени, когда оба они были еще совсем молодыми. У него такой вид, будто Мультивак его собственность. Есть от чего прийти в бешенство…
Для Галлимена ликвидация преступлений первой категории была вопросом его политической карьеры. До сих пор ни у одного председателя не обходилось без того, чтобы в то или иное время в каком нибудь уголке Земли не произошло убийство. Предыдущий председатель подошел к концу срока с восемью убийствами – на три больше (больше – подумать страшно), чем при его предшественнике.
Галлимен твердо решил, что на его счету не окажется ни одного. Он будет первым председателем без единого убийства за весь срок. Если к этому добавить еще благоприятное общественное мнение, то…
Остальную часть отчета он едва пробежал. Подсчитал мимоходом, что в списке стояло по меньшей мере две тысячи предполагаемых случаев нанесения побоев женам. Несомненно, не все случаи удастся предотвратить. Возможно, процентов тридцать и будет осуществлено. Но таких случаев неизменно становилось все меньше и меньше, а выполнить задуманное удавалось все реже и реже.
Мультивак лишь пять лет назад присоединил нанесение побоев женам к числу предугадываемых преступлений, и далеко не каждый мужчина успел привыкнуть к мысли, что, если ему придет в голову поколотить свою жену, это будет известно заранее. По мере того как эта мысль станет укореняться в сознании общества, женам будет доставаться все меньше тумаков, а в конце концов они и вовсе перестанут их получать.
Нанесение побоев мужьям тоже фигурировало в отчете, правда в небольшом количестве.
Али Отман отключился, но продолжал сидеть, не сводя глаз с экрана, на котором уже исчезла лысая голова Галлимена и его двойной подбородок. Затем перевел взгляд на своего помощника Рейфа Лими и сказал:
– Так как же нам быть?
– Не спрашивайте. И он еще беспокоится из за каких то двух пустяковых убийств, когда…
– Мы отчаянно рискуем, взявшись уладить это собственными силами. Но, если мы ему скажем, его от ярости хватит удар. Этим выборным деятелям приходится все время думать о своей шкуре. Галлимен непременно вмешается и все испортит.
Лими кивнул и прикусил толстую нижнюю губу.
– Да, но что если мы дадим маху? Это, знаете, будет грозить концом света.
– Если мы дадим маху, тогда не все ли равно, что будет с нами? Нас просто втянет во всеобщую катастрофу. – И добавил уже бодрее: – Черт побери, как никак вероятность не выше двенадцати и трех десятых процента. В любом другом случае, кроме, пожалуй, убийства, мы дали бы вероятности немного возрасти, прежде чем принимать те или иные меры. Ведь не исключено и самопроизвольное исправление.
– Вряд ли на это стоит рассчитывать, – суховато заметил Лими.
– Да я и не рассчитываю. Просто констатирую факт. Во всяком случае, при той степени вероятности, какая наблюдается сейчас, я предлагаю ограничиться простым наблюдением. Подобные преступления не задумывают в одиночку, где то должны быть сообщники.
– Но Мультивак никого не назвал.
– Знаю. Но все же… – Он не закончил фразы.
Так они сидели и изучали подробности того преступления, которое не было включено в список, врученный Галлимену. Преступления во сто крат более страшного, чем убийство первой категории. Преступления, на которое за всю историю Мультивака не отваживался ни один человек. И мучительно думали, как им поступить.
Бен Мэннерс считал себя самым счастливым из всех шестнадцатилетних подростков Балтимора. Возможно, он преувеличивал. Но зато уж наверняка он был одним из самых счастливых и самых взбудораженных.
Он входил в горстку тех, кого допустили на галереи стадиона во время торжественного приведения к присяге восемнадцатилетних. Присягу должен был давать его старший брат, и их родители заранее заказали билеты на церемонию и позволили сделать то же Бену. Но, когда Мультивак стал отбирать гостей, как ни странно, из всей семьи Мэннерсов его выбор пал именно на Бена.
Через два года Бену и самому предстояло присягать, но наблюдать, как это делает старший брат, Майкл Мэннерс, было почти так же интересно. Родители тщательно проследили за процедурой одевания Бена, чтобы представитель семьи не ударил в грязь лицом. Потом отправили, снабдив уймой наставлений для Майкла, который уехал из дому несколько дней назад, чтобы пройти предварительный врачебный и неврологический осмотр.
Стадион находился на окраине города. Бена, которого распирало от сознания своей значительности, провели на место. Ниже, ряд за рядом, сидели сотни и сотни восемнадцатилетних (мальчики направо, девочки налево) – все были из второго округа Балтимора. В разное время года подобные торжества проходили по всей Земле, но здесь был родной Балтимор, и, конечно, это самое главное торжество. Где то там, внизу, сидел и Майкл, брат Бена.
Бен обводил взглядом затылки, надеясь высмотреть брата. Разумеется, это ему не удалось. Но тут на высокий помост, установленный перед трибунами, поднялся человек, и Бен перестал вертеть головой, приготовившись слушать.
Человек заговорил:
– Добрый день, участники торжества и гости. Я – Рэндолф Хоч. В этом году я отвечаю за балтиморские церемонии. С их участниками я уже неоднократно встречался в ходе врачебных и неврологических исследований. Большая часть задач выполнена, но главное еще впереди. Личность дающего присягу должна быть зарегистрирована Мультиваком.
Ежегодно эту процедуру приходится разъяснять молодежи, достигающей совершеннолетия. До сих пор, – он обращался теперь только к сидящим перед ним и перестал смотреть на галерею, – вы не были взрослыми людьми, не были личностями в глазах Мультивака, если только по какому то особому поводу кого либо из вас не выделяли как личность ваши родители или правительство.
До сих пор, когда приходило время ежегодного обновления информации о населении, необходимые сведения о вас давали ваши родители. Теперь настала пора, когда вы должны взять эту обязанность на себя. Это большая честь, но и большая ответственность. Ваши родители рассказали нам, в какой школе вы учились, какими болезнями болели, каковы ваши привычки – словом, массу подробностей. Но вы поведаете нам сейчас гораздо больше: ваши сокровенные мысли, ваши тайные, никому не известные поступки.
Поначалу это нелегко, даже тягостно, но это необходимо сделать. Тогда Мультивак сможет дать исчерпывающий анализ каждого из вас. Мультиваку будут ясны не только все ваши поступки и желания но он даже сможет с достаточной точностью предугадывать многие из них.
И благодаря всему этому Мультивак станет охранять вас. Если вам будет грозить несчастье, Мультивак узнает об этом заранее. Если кто нибудь задумает против вас недоброе, это станет известно. Если вы задумаете недоброе, он тоже будет знать, и вас вовремя остановят, так что не возникнет необходимости применять наказание.
Располагая сведениями обо всех вас, Мультивак поможет человечеству управлять экономикой и использовать законы Земли для всеобщего блага. Если вас будет мучить какой нибудь личный вопрос, вы придете с ним к Мультиваку, и он вам поможет.
Сейчас вам придется заполнить много анкет Тщательно продумывайте ответы, чтобы они были как можно точнее. Пусть вас не останавливает стыд или осторожность. Никто, кроме Мультивака, никогда не узнает о ваших ответах, если только не придется ознакомиться с ними, для того чтобы охранять, вас. Но и тогда они станут известны только специальным уполномоченным.
Вам, может быть, захочется кое где извратить правду. Не делайте этого. Мы все равно обнаружим обман. Все ваши ответы, взятые вместе, создадут определенную картину. Если некоторые из ответов не будут правдивы, они выпадут из общей картины, и Мультивак выявит это. Если все ответы будут неправильны, получится искаженное представление о человеке, и Мультивак без труда изобличит обман. Поэтому говорите только правду.
По вот все было закончено: заполнение анкет, последующие церемонии, речи. И тогда Бен, стоя на цыпочках, все таки увидел Майкла: тот все еще держал в руках одежду, которая была на нем во время «парада совершеннолетних». Братья радостно кинулись друг к другу.
Поужинав, они отправились по скоростной автостраде домой, оживленные, взбудораженные событиями дня.
Они совсем не были подготовлены к тому, что ожидало их дома. Оба были ошеломлены, когда перед входной дверью их остановил бесстрастный молодой человек в форме, когда у них потребовали документы, прежде чем впустить в родной дом, когда они увидели родителей, с потерянным видом одиноко сидящих в столовой.
Джозеф Мэннерс постарел за один день, глаза у него глубоко запали. Он недоумевающе посмотрел на сыновей и сказал:
– По видимому, я под домашним арестом.
Бернард Галлимен не стал читать отчета целиком. Он прочел только сводку, и она бесконечно обрадовала его. Для всех людей стала привычной мысль, что Мультивак способен предугадать совершение серьезных преступлений. Люди знали, что агенты Отдела контроля из управления окажутся на месте преступления раньше, чем оно будет совершено. Они усвоили, что любое преступление неизбежно повлекло бы за собой наказание. И постепенно у них выработалось убеждение, что нет никаких способов перехитрить Мультивак.
В результате редкостью стали даже преступные умыслы. По мере того как преступления замышлялись все реже, а емкость памяти Мультивака становилась все больше, к списку предугадываемых преступлений присоединились более мелкие проступки, число которых в свою очередь все уменьшалось.
И вот недавно Галлимен приказал выяснить, способен ли Мультивак заняться еще и проблемой предугадывания заболеваний, и выяснить это, естественно, должен был сам Мультивак. Тогда внимание врачей можно было бы обратить на тех пациентов, которым в следующем году грозит опасность заболеть диабетом, раком или туберкулезом.
Береженого, как известно…
Отчет был очень благоприятным.
Наконец получили список возможных преступлений на этот день – опять таки ни одного убийства первой категории!
В приподнятом настроении Галлимен вызвал Али Отмана.
– Отман, каково среднее число преступлений в ежедневном списке за истекшую неделю, если сравнить его с первой неделей моего председательства?
Оказалось, что среднее число снизилось на восемь процентов. Галлимен почувствовал себя на седьмом небе. От него это, правда, не зависит, но ведь избиратели этого не знают. Он благословлял судьбу за то, что ему посчастливилось вступить в должность в удачную эпоху, в самый расцвет деятельности Мультивака, когда даже от болезней можно укрыться под защитой его всеобъемлющего опыта.
Галлимен сделает на этом карьеру.
Отман пожал плечами.
– Как видите, он счастлив.
– Когда же мы ему все выложим? – спросил Лими. – Мы установили наблюдение за Мэннерсом – и вероятность возросла, а домашний арест дал новый скачок.
– Что, я сам не знаю? – раздраженно ответил Отман. – Мне не известно только одно: отчего такое происходит.
– Может быть, как вы и предполагали, дело в сообщниках? Мэннерс попался, вот остальные и понимают, что нужно нанести удар сразу либо никогда.
– Как раз наоборот. Из за того, что один у нас в руках, остальные должны разбежаться кто куда. Кстати, почему Мультивак никого не назвал?
Лими пожал плечами.
– Так что же, скажем Галлимену?
– Подождем еще немного. Вероятность пока – семнадцать и три десятых процента. Сначала попытаемся принять более решительные меры.
Элизабет Мэннерс сказала младшему сыну:
– Иди к себе, Бен.
– Но что случилось, ма? – прерывающимся голосом спросил Бен, убитый тем, что этот чудесный день завершился такими невероятными событиями.
– Прошу тебя!
Он неохотно вышел из комнаты, топая ногами, поднялся по лестнице, потом бесшумно спустился обратно.
А Майкл Мэннерс, старший сын, новоиспеченный взрослый мужчина и надежда семьи, повторил точно таким же тоном, что и брат:
– Что случилось?
Джо Мэннерс ответил ему:
– Бог свидетель, сын мой, не знаю. Я не сделал ничего дурного.
– Ясно, не сделал. – Майкл в недоумении взглянул на своего тщедушного кроткого отца. – Они, наверно, явились сюда из за того, что ты что то задумал.
– Ничего я не задумывал.
Тут вмешалась возмущенная миссис Мэннерс:
– О чем ему надо было думать, чтобы заварилось такое? – Она повела рукой, указывая на цепь охранников вокруг дома. – Когда я была маленькой, помню, отец моей подруги служил в банке. Однажды ему позвонили и велели не трогать денег. Он так и сделал. Денег было пятьдесят тысяч долларов. Он вовсе не брал их. Только подумывал, не взять ли. В то времена все делалось не так тихо, как теперь. История вышла наружу, и я тоже услышала о ней.
– Но я хочу сказать вот что, – продолжала она, заламывая руки, – тогда речь шла о пятидесяти тысячах. Пятьдесят тысяч долларов… И тем не менее они всего навсего позвонили тому человеку. Один телефонный звонок – и все. Что же такое мог задумать ваш отец, ради чего стоило бы присылать больше десятка охранников и изолировать наш дом от всего мира?
В глазах Джо Мэннерса застыла боль. Он произнес:
– Клянусь вам, у меня и в мыслях не было никакого преступления, даже самого незначительного.
Майкл, исполненный сознания своей новоприобретенной мудрости совершеннолетнего, сказал:
– Может тут что нибудь подсознательное, па? Наверно, ты затаил злобу против своего начальника.
– И потому хочу его убить? Нет!
– И они не говорят в чем дело, па?
– Нет, не говорят, – опять вмешалась мать. – Мы спрашивали. Я сказала, что одним своим присутствием они губят нас в глазах общества. Они по крайней мере могли бы сказать, в чем дело, чтобы мы сумели защищаться, объяснить.
– А они не говорят?
– Не говорят.
Майкл стоял, широко расставив ноги, засунув руки глубоко в карманы. Он обеспокоенно произнес:
– Слушай, ма, Мультивак никогда не ошибается.
Отец беспомощно уронил руку на подлокотник дивана.
– Говорю тебе, я не думаю ни о каком преступлении.
Дверь без стука открылась, и в комнату энергичным, уверенным шагом вошел человек в форме. Лицо его было холодно и официально.
– Вы Джозеф Мэннерс?
Джо Мэннерс поднялся.
– Да. Что вы еще от меня хотите?
– Джозеф Мэннерс, по распоряжению правительства вы арестованы. – И он показал удостоверение офицера Отдела контроля и управления. – Я вынужден просить вас отправиться со мной.
– Но почему? Что я сделал?
– Я не уполномочен обсуждать этот вопрос.
– Допустим даже, что я задумал преступление, нельзя арестовать за одну только мысль о нем. Для этого я должен действительно совершить преступление. Иначе арестовать нельзя. Это противоречит закону.
Но агент оставался глух ко всем доводам.
– Вам придется отправиться со мной.
Миссис Мэннерс вскрикнула и, упав на диван, истерически зарыдала.
У Джозефа Мэннерса не хватило смелости оказать прямое сопротивление агенту – это значило бы нарушить законы, к которым его приучали всю жизнь. Но все же он стал упираться, и офицеру пришлось, прибегнув к силе, тащить его за собой. Голос Мэннерса был слышен даже за дверью.
– Скажите мне, в чем дело? Только скажите. Если бы я знал… Это убийство? Скажите, предполагают, что я замышляю убийство?
Дверь захлопнулась. Побледневший Майкл Мэннерс совсем по детски, растерянно поглядел сперва на дверь, а потом на плачущую мать.
Стоявший за дверью Бен Мэннерс внезапно почувствовал себя главой семьи и решительно сжал губы, твердо зная, как ему поступить.
Если Мультивак отнимал, то он мог и давать. Только сегодня Бен присутствовал на торжестве. Он слышал, как тот человек, Рэндолф Хоч, рассказывал про Мультивак и про то, что он может делать. Он отдает приказания правительству и в то же время не игнорирует простых людей и выручает их, когда они обращаются к нему за помощью. Любой может просить помощи у Мультивака, а любой – это значит и Бен. Ни матери, ни Майклу не удержать его. У него есть немного денег из тех, что были ему даны на сегодняшний праздник. Если позднее они хватятся его и будут волноваться, – что ж, ничего не поделаешь. Сейчас для него на первом месте отец.
Он вышел с черного хода. Караульный в дверях проверил документы и пропустил его.
Гарольд Куимби заведовал сектором жалоб на балтиморской подстанции Мультивака. Этот отдел гражданской службы Куимби считал самым важным. Отчасти он был, пожалуй, прав; во всяком случае, когда Куимби рассуждал на эту тему, почти никто не мог остаться равнодушным.
Во первых, как сказал бы Куимби, Мультивак, по сути дела, вторгается в частную жизнь людей. Приходится признать, что последние пятьдесят лет мысли и побуждения человека больше не принадлежат ему одному, в душе у него нет таких тайников, которые можно было бы скрыть. Но человечеству требуется что то взамен утраченного. Конечно, мы живем в условиях материального благополучия, покоя и безопасности, но все таки эти блага – нечто обезличенное. Каждый мужчина, каждая женщина нуждаются в каком то личном вознаграждении за то, что они доверили Мультиваку свои тайны. И все получают это вознаграждение. Ведь каждый имеет доступ к Мультиваку, которому можно свободно доверить все личные проблемы и вопросы, без всякого контроля и помех, и буквально через несколько минут получить ответ.
В любой нужный момент в эту систему вопросов ответов вовлекались пять миллионов цепей из квадрильона цепей Мультивака. Может быть, ответы и не всегда бывали абсолютно верны, но они были лучшими из возможных, и каждый спрашивающий знал, что это лучший из возможных ответов, и целиком на него полагался. А это было главное.
Отстояв в медленно двигавшейся очереди (на лице каждого мужчины и каждой женщины отражались надежд, смешанная со страхом, или с волнением, или даже с болью, но всегда по мере приближения к Мультиваку надежда одерживала верх), Бен наконец подошел к Куимби.
Не поднимая глаз, Куимби взял протянутый ему заполненный бланк и сказал:
– Кабина 5 Б.
Тогда Бен спросил:
– А как задавать вопросы, сэр?
Куимби с некоторым удивлением поднял голову.
Подростки, как правило, не пользовались службой Мультивака. Он добродушно сказал:
– Приходилось когда нибудь это делать, сынок?
– Нет, сэр.
Куимби показал модель, стоявшую него на столе.
– Там будет такая штука. Видишь, как она работает? В точности, как пишущая машинка. Ничего не пиши от руки, пользуйся клавишами. А теперь иди в кабину 5 Б. Если понадобится помощь, просто нажми красную кнопку – кто нибудь придет. Направо, сынок, по этому проходу.
Он следил за мальчиком, пока тот не скрылся, потом улыбнулся. Еще не было случая, чтобы кого нибудь не допустили к Мультиваку. Конечно, всегда находятся людишки, которые задают нескромные вопросы о жизни своих соседей или о разных известных лицах. Юнцы из колледжей пытаются перехитрить преподавателей или считают весьма остроумным огорошить Мультивак, поставив перед ним парадокс Рассела о множестве всех множеств, не содержащих самих себя в качестве своего элемента.
Но Мультивак может справиться со всем этим сам. Помощь ему не требуется. Кроме того, все вопросы и ответы регистрируются и добавляются к совокупности сведений о каждом отдельном индивидууме. Любой, даже самый пошлый или самый дерзкий вопрос, поскольку он отражает индивидуальность спрашивающего, идет на пользу, помогая Мультиваку познавать человечество.
Подошла очередь пожилой женщины, изможденной, костлявой, с испуганным выражением в глазах, и Куимби занялся ею.
Али Отман мерил шагами свой кабинет, с каким то отчаянием вдавливая каблуки в ковер.
– Вероятность все еще растет. Уже двадцать два и четыре десятых процента! Проклятье! Джозеф Мэннерс арестован и изолирован, а вероятность все поднимается!
Он обливался потом.
Лими отвернулся от видеофона.
– Признание до сих пор не получено. Сейчас Мэннерс проходит психические испытания, но никаких признаков преступления нет. Похоже, что он говорит правду.
– Выходит Мультивак сошел с ума? – возмутился Отман.
Зазвонил другой аппарат. Отман обрадовался передышке. На экране возникло лицо агента Отдела контроля и управления.
– Сэр, будут ли какие нибудь новые распоряжения относительно Мэннерсов? Или им можно по прежнему приходить и уходить?
– Что значит «по прежнему»?
– В первоначальных инструкциях речь шла только о домашнем аресте Джозефа Мэннерса. Остальные члены семьи не упоминались, сэр.
– Ну так распространите приказ на остальных до получения других инструкций.
– Тут есть некоторое осложнение, сэр. Мать и старший сын требуют сведений о младшем сыне. Он исчез, и они утверждают, что его арестовали. Они хотят идти в Главное управление наводить справки.
Отман нахмурился и произнес почти шепотом:
– Младший сын? Сколько ему?
– Шестнадцать, сэр.
– Шестнадцать, и он исчез. Где он, не известно?
– Ему разрешили покинуть дом, сэр, так как не было приказа задержать его.
– Ждите у аппарата.
Отман, не разъединяя связи, выключил экран. Вдруг он обеими руками схватился за голову и застонал: – Идиот! Какой идиот!
Лими оторопел. – Что за черт?
– У арестованного есть шестнадцатилетний сын, – выдавил из себя Отман. – А это значит, что сын как несовершенно летний еще не зарегистрирован Мультиваком отдельно, а только вместе с отцом, в отцовских документах. – Он с яростью взглянул на Лими. – Каждому человеку известно, что до восемнадцати лет подростки сами не заполняют анкеты для Мультивака, это делают за них отцы. Разве я об этом не знаю? Разве вы не знаете?
– Вы хотите сказать, что Мультивак имел в виду не Джо Мэннерса?
– Мультивак имел в виду младшего сына, а теперь мальчишка исчез. Вокруг дома стена из наших агентов, а он преспокойно выходит из дому и отправляется сами знаете по какому делу.
Он резко повернулся к видеофону, к которому все еще был подключен агент Отдела контроля и управления. Минутная передышка позволила Отману взять себя в руки и принять уверенный, невозмутимый вид. Не к чему было закатывать истерику на глазах у агента, хотя Отману, может, и полезно было бы дать выход бушевавшей внутри буре. Он сказал:
– Установите, где находится младший сын. Пошлите всех ваших людей. Если понадобится, привлеките всех жителей округа. Я дам соответствующие приказания. Вы обязаны во что бы то ни стало найти мальчика.
– Слушаю, сэр.
Отключившись, Отман приказал:
– А теперь проверьте вероятность, Лими.
Через несколько минут Лими произнес.
– Упала до девятнадцати и шести десятых. Упала.
Отман вздохнул с облегчением.
– Наконец то мы на правильном пути.
Бен Мэннерс сидел в кабине 5 Б и медленно выстукивал: «Меня зовут Бэнджамен Мэннерс, мой номер МБ71833412. Мой отец, Джозеф Мэннерс, арестован, но мы не знаем, какое преступление он замышляет. Как нам помочь ему?»
Он кончил и принялся ждать. В свои шестнадцать лет он уже понимал, что где то там внутри его слова циркулируют по цепям сложнейшей из систем, когда либо созданных человеком, понимал, что триллион данных сольются в единое целое, из него Мультивак извлечет наилучший ответ и тем самым поможет Бену.
Машина щелкнула, из нее выпала карточка – длинный предлинный ответ. Начинался он так: «Немедленно отправляйся скоростным транспортом в Вашингтон. Сойди у Коннектикут авеню. Там увидишь здание, найди особый вход с надписью „Мультивак“, где стоит часовой. Скажи часовому, что ты нарочный, к доктору Трамбулу, он пропустит тебя. Оказавшись в коридоре, иди по нему, пока не очутишься у небольшой двери с табличкой „Внутренние помещения“. Войди и скажи людям, которые там окажутся: „Донесение доктору Трамбулу“. Тебя пропустят. Иди прямо…»
И так далее и так далее. Бен пока не понимал, какое это имеет отношение к его вопросу, но он безгранично верил в Мультивак. И он бегом бросился к вашингтонской автостраде.
Поиски Бена Мэннерса привели агентов Одела контроля и управления на балтиморскую станцию Мультивака через час после того, как Бен ее покинул. Гарольд Куимби оробел, оказавшись в центре внимания такого количества важных особ, и все из за шестнадцатилетнего мальчишки.
– Да, мальчик здесь был, – подтвердил он, – но куда он девался, не известно. Не мог же я знать, что его разыскивают. Мы принимаем всех, кто приходит. Да, конечно, получить запись вопроса и ответа можно.
Едва взглянув на запись, они, не теряя времени, передали ее по телевидению в Центральное управление.
Отман прочел ее, закатил глаза и лишился чувств, его быстро привели в себя, и он сказал слабым голосом:
Мальчика нужно перехватить. Сделайте для меня копию ответа Мультивака. Больше тянуть нельзя, я должен немедленно связаться с Галлименом.
Бернард Галлимен никогда не видел Али Отмана таким взволнованным. И теперь, взглянув в безумные глаза координатора, почувствовал, как по его спине пробежал холодок.
Он пробормотал, заикаясь:
– Что вы хотите сказать? Что может быть хуже убийства?
– Много хуже, чем простое убийство.
Галлимен побледнел.
– Вы имеете в виду убийство одного из важных государственных деятелей? («А что, если это я сам…» – пронеслось у него в голове)
Отман кивнул.
– Не просто одного из деятелей, а самого главного.
– Неужели генерального секретаря? – прошептал в ужасе Галлимен.
– Хуже. Неизмеримо хуже. Речь идет об уничтожении Мультивака.
– Что?!
– Впервые в истории Мультивак доложил о том, что ему самому грозит опасность.
– Почему же меня сразу не поставили в известность?
Отман вышел из положения, отделавшись полуправдой.
– Случай беспрецедентный, сэр, мы решили расследовать дело, прежде чем поместить в отчет.
– Но теперь разумеется Мультивак спасен? Ведь он спасен?
– Вероятность опасности упала ниже четырех процентов. Сейчас я жду нового сообщения.
– Донесение доктору Трамбулу, – сказал Бен Мэннерс человеку на высоком табурете, который увлеченно работал сидя перед громадой, напоминавшей во много раз увеличенный пульт управления стратокрейсера.
– Валяй, Джим, – ответил человек. – Двигай.
Бен взглянул на инструкцию и поспешил дальше. В конце концов, в ту минуту, когда в одном из индикаторов загорится красный свет, Бен найдет незаметный рычажок и передвинет его в положение «вниз».
Он услышал за своей спиной взволнованный голос, затем еще один, и вдруг его схватили под мышки и за ноги, подняли, и мужской голос сказал:
– Поехали, сынок.
Лицо Али Отмана нисколько не прояснилось при известии, что мальчик пойман, но Галлимен с облегчением заметил:
– Раз мальчик в наших руках, Мультивак в безопасности.
– До поры до времени.
Галлимен приложил ко лбу трясущуюся руку.
– Какие полчаса я пережил! Вы представляете себе, что произошло бы, если бы хоть на короткое время Мультивак вышел из строя? Крах правительства, упадок экономики! Это была бы катастрофа пострашнее, чем… – Он дернул головой. – Почему вы сказали «до поры до времени»?
– Этот мальчик, Бен Мэннерс, не собирался причинить вред Мультиваку. Он и его семья должны быть освобождены, и придется выдать им компенсацию за ошибочный арест. Мальчик следовал указаниям Мультивака только потому, что хотел помочь отцу, и он этого добился. Его отец уже освобожден.
– Неужели вы хотите сказать, что Мультивак сознательно вынуждал мальчика дернуть рычаг? И при этом неминуемо должно было сгореть столько цепей, что на починку ушел бы целый месяц? То есть Мультивак готов был уничтожить себя ради освобождения одного человека?
– Хуже, сэр. Мультивак не только дал такие инструкции, но он выбрал именно семью Мэннерсов, потому что Бен Мэннерс как две капли воды походит на посыльного доктора Трамбула и мог беспрепятственно проникнуть к Мультиваку.
– Что значит "выбрал именно эту семью?
– А то, что мальчик никогда бы сам не пошел со своим вопросом к Мультиваку, если бы его отца не арестовали. Отца не арестовали бы, если бы Мультивак не обвинил его в преступных замыслах относительно самого Мультивака. Собственные действия Мультивака дали толчок событиям, которые чуть не привели к его гибели.
– Но в этом нет никакого смысла, – умоляющим голосом произнес Галлимен. Он чувствовал себя маленьким и беспомощным, он как бы стоял на коленях перед Отманом, умоляя этого человека, который почти всю жизнь провел с Мультиваком, успокоить его, Галлимена.
Но Отман не стал этого делать. Он сказал:
– Насколько я знаю, со стороны Мультивака это первая попытка подобного рода. До известной степени он все продумал неплохо. Удачно выбрал семью. Намеренно не сделал различия между отцом и сыном, чтобы сбить нас с толку. Однако в этой игре он еще новичок. Он не сумел обойти им же самим установленные правила и поэтому сообщал о том, что вероятность его гибели растет с каждым шагом, сделанным нами по неправильному пути. Он не сумел утаить ответ, который дал мальчику. В дальнейшем он, вероятно, научится обманывать. Научится скрывать одни факты, не станет регистрировать другие. Начиная с этого дня каждая из его инструкций может содержать в себе семена его гибели. Нам об этом не узнать. Как бы мы ни были настороже, в конце концов Мультивак добьется своего. Мне думается, мистер Галлимен, вы будете последним председателем этой организации.
Галлимен в бешенстве стукнул кулаком по столу.
– По почему, почему, черт вас побери? С ним что нибудь неладно? Разве нельзя исправить его?
– Вряд ли, – ответил Отман с какой то безнадежностью в голосе. – Я никогда раньше об этом не задумывался, просто не предоставлялось случая. Но теперь мне кажется, что мы подошли к концу, так как Мультивак слишком совершенен Он стал таким сложным, что способен мыслить и чувствовать, подобно человеку.
– Вы с ума сошли. Но даже если и так, что из этого?
– Уже более пятидесяти лет мы взваливаем на Мультивак все человеческие горести. Мы заставляем его заботиться о нас, обо всех вместе и о каждом в отдельности. Навязываем ему свои тайны. Без конца упрашиваем отвести таящееся в нас самих зло. Все мы идем к нему со своими неприятностями, с каждым разом увеличивая его бремя. А теперь мы еще задумали взвалить на него бремя людских болезней.
Отман замолчал на минуту, потом взорвался:
– Мистер Галлимен, Мультивак несет на своих плечах все грехи мира – он устал!
– Бред, настоящий бред, – пробормотал Галлимен.
– Хотите я вам кое что покажу. Давайте я проверю свою догадку. Разрешите мне воспользоваться линией связи с Мультиваком прямо у вас в кабинете.
– Зачем?
– Я задам ему вопрос, который никто до меня не задавал.
– А это ему не повредит? – Галлимен был в панике.
– Нет, просто он скажет нам, что мы хотим знать.
Председатель колебался. Потом сказал:
– Давайте.
Отман подошел к аппарату, стоявшему на столе у Галлимена. Пальцы его уверенно выстукали вопрос:

«Мультивак, что хочется тебе самому больше всего на свете?»

Пауза между вопросом и ответом тянулась мучительно долго. Отман и Галлимен затаили дыхание.
И вот послышалось щелканье, выпала карточка.
Маленькая карточка, на которой четкими буквами было написано:

«Я хочу умереть».

Жизнь и времена Мультивака

От случая к случаю я, бывало, писал статьи для «Нью Йорк Таймс Мэгэзин», но больше половины из них журнал обычно заворачивал.
В принципе, такое отношение должно было меня расхолодить и убедить в том, что на данном рынке я не котируюсь, а значит, мне лучше сосредоточить свои усилия на чем то другом. Но «Таймс» – это все таки случай особый, поэтому я продолжал стараться.
Однако осенью 1974 года, получив три отказа подряд, я решил, что, если журнал закажет мне еще какую нибудь статью, я тоже ему откажу. Правда, сказать это легче, чем сделать, потому что заказы мне обычно передавал Джеральд Уокер, а более славного парня мир просто не видел. Когда он позвонил, я отчаянно напряг силу воли, чтобы ответить отказом на все его предложения, – и вдруг он произнес волшебные слова «научная фантастика».
– Научно фантастический рассказ? – переспросил я.
– Да, – сказал он.
– Для публикации в журнале?
– Да. Нам нужен рассказ примерно в четыре тысячи слов, чтобы речь в нем шла о будущем и в частности об отношениях между человеком и машиной.
– Я попробую, – сказал я.
А что еще я мог сказать? Возможность сразить «Таймс» научно фантастической историей была слишком заманчивой, чтобы ее упустить. Восемнадцатого ноября 1974 года я начал работу над рассказом и послал его в редакцию без всякой уверенности в результате: не опубликуют, ну и черт с ними. Рассказ появился в воскресном выпуске «Таймс» 5 января 1975 года, и, насколько мне известно, это было первое произведение художественной литературы, принятое и опубликованное журналом.



* * *

Весь мир был заинтригован. Весь мир мог наблюдать. Если бы кого то заинтересовало точное число зрителей, Мультивак бы его сообщил. Большой компьютер Мультивак был в курсе дела – как и всех прочих дел на Земле.
Мультивак сам выступал судьей на этом процессе – судьей настолько беспристрастным, непредвзятым и справедливым, что не нужно было ни защитника, ни обвинителя. Присутствовали только обвиняемый, Саймон Хайнс, да свидетели, и в их числе Рональд Бакст.
Бакст, разумеется, наблюдал за процессом. Как свидетель, он обязан был сидеть у экрана, хотя его это утомляло. Видно, возраст давал себя знать: Бакст разменял уже десятый десяток, и в копне волос уже отчетливо виднелась седина.
Норин не хотела смотреть на процесс. В дверях она сказала:
– Если бы у нас остался хоть один друг... – Она сделала паузу и добавила: – В чем я очень сомневаюсь. И ушла.
Бакст не мог сказать с уверенностью, вернется ли она вообще, но в данный момент это не имело значения.
Хайнс, как последний идиот, совершил нападение на Мультивак. Это ж надо додуматься – подойти к терминалу и попытаться его раздолбать! Как будто он не знал, что вездесущий компьютер – всемогущий Компьютер (с большой буквы, пожалуйста!), управляющий
миллионами роботов, сумеет себя защитить. И даже если бы нападение удалось – ну, разбил бы он этот терминал, а толку то?
Так ему еще, видите ли, приспичило сделать эту глупость в физическом присутствии Бакста!
Его вызвали точно по расписанию:
– А сейчас свидетельские показания даст Рональд Бакст.
Голос у Мультивака был чарующий, и обаяние его не приедалось, сколько ни слушай. Тембр не мужской, но и не женский. А язык – любой, на каком удобнее разговаривать собеседнику.
– Я готов дать показания, – откликнулся Бакст.
Ничего другого ему не оставалось. Хайнсу все равно не избежать наказания. И, кстати, если бы его судили люди, суд был бы более скорым на расправу и менее справедливым.
Прошло пятнадцать дней, которые Бакст провел в полном одиночестве. Впрочем, физическое одиночество не было редкостью в мире Мультивака. В эпоху великих катастроф вымерло почти все население Земли, и не кто иной, как компьютеры, спасли уцелевших и руководили возрождением цивилизации, совершенствуя заодно самих себя, пока не слились в Мультивак. Зато нынешние жители Земли – пять миллионов человек – жили припеваючи и не знали никаких забот.
Но эти пять миллионов были разбросаны по планете, и шансы встретиться с кем то случайно, непреднамеренно, были невелики. А намеренно Бакста никто не навещал, даже по видео.
Бакст стойко переносил изоляцию. Он с головой ушел в свое любимое занятие, которому предавался вот уже двадцать три года: он придумывал математические игры. Каждый житель Земли мог заниматься чем душе угодно, если только Мультивак, тщательно и искусно взвешивавший все виды людской деятельности, не приходил к заключению, что выбранный род занятий может стать помехой человеческому счастью.
Но кому могли помешать математические игры? Занятие это чисто абстрактное, Баксту оно нравилось, а вреда не приносило никому.
Бакст надеялся, что одиночество не будет слишком долгим. Конгресс не мог приговорить его к длительной изоляции без суда – правда, совсем иного суда, чем над Хайнсом. Суд Конгресса был лишен тирании абсолютной справедливости, присущей Мультиваку.
И все же Бакст вздохнул с облегчением, когда изоляция кончилась; особенно приятно было то, что конец ей положило возвращение Норин. Она устало взобралась на вершину холма, и Бакст с улыбкой поспешил ей навстречу. Они прожили вместе пять лет. Это были славные годы. Даже редкие встречи с двумя ее детьми и двумя внуками не были Баксту в тягость.
– Спасибо, что вернулась, – сказал он.
– Я не вернулась, – ответила Норин.
Она выглядела усталой. Каштановые волосы разметало ветром, высокие загорелые скулы заострились.
Бакст набрал код для легкого обеда и кофе. Он знал ее вкусы. Она не прервала его, и, поколебавшись минуту, все же поела.
– Я пришла поговорить с тобой, – сказала она. – Меня прислал Конгресс.
– Конгресс! – воскликнул он. – Пятнадцать человек, считая вместе со мной. Беспомощные самозванцы.
– Ты так не думал, пока был его членом.
– Я стал старше. И немного умнее.
– Настолько, что у тебя хватило ума предать своих друзей?
– Я никого не предавал. Хайнс пытался разрушить Мультивак – это и глупо, и невозможно.
– Ты выдвинул против него обвинение.
– я был вынужден. Мультивак знал все и без меня, а не выдвини я обвинение, я стал бы соучастником. Хайнс ничего бы от этого не выиграл, а я бы многое потерял.
– Без свидетеля Мультивак не вынес бы приговор.
– Только не в случае нападения на Мультивак. Это тебе не дело о незаконном рождении ребенка или работе без разрешения. Я не мог рисковать.
– И поэтому позволил на два года лишить Саймона разрешения на любой вид деятельности.
– Он получил по заслугам.
– Утешительная мысль. Ты потерял доверие Конгресса, зато завоевал доверие Мультивака.
– Доверие Мультивака в нашем мире дорогого стоит, – серьезно проговорил Бакст. Он вдруг обнаружил, что Норин выше его ростом.
Она выглядела такой разъяренной – того и гляди ударит. Губы побелели и крепко сжались. Но ей, как никак, было уже за восемьдесят – молодость прошла, – и привычка к ненасилию укоренилась слишком глубоко. Как, впрочем, и у всех землян, за исключением недоумков типа Хайнса.
– Значит, тебе нечего больше сказать? – спросила она.
– Я многое мог бы сказать. Неужели ты забыла? Неужели все вы забыли? Ты помнишь, что творилось на Земле когда то? Помнишь двадцатый век? Теперь мы живем долго; мы живем в безопасности; мы счастливо живем.
– Мы живем бессмысленно.
– Ты хотела бы вернуться в тот мир, что был здесь прежде? Норин энергично помотала головой.
– Вечный жупел для устрашения, да? Хватит, мы усвоили урок. С помощью Мультива ка мы уцелели – но теперь нам его помощь не нужна. Она размягчит нас до смерти. Без Мультивака мы сами будем управлять роботами, сами будем вести хозяйство на фермах, в шахтах и на заводах.
– Мы не умеем.
– Научимся. Умение приходит с практикой. Нам необходим жизненный стимул, иначе мы все вымрем.
– У нас есть работа, Норин, – сказал Бакст. – Любая, какая душе угодна.
– Любая, лишь бы не важная. И даже ту могут отнять в мгновение ока, как у Хайнса. А чем занимаешься ты, Рональд? Математическими играми? Рисуешь линии на бумажке? Подбираешь цифровые комбинации?
Бакст протянул к ней руки, почти умоляюще:
– Моя работа – не пустяк! Ты недооцениваешь... – Он замялся, снедаемый жаждой объяснить, но боясь сказать слишком много. – Я работаю над серьезной проблемой комбинаторного анализа, основанного на генных структурах, которые можно использовать для того, чтобы...
– .. .позабавить тебя и нескольких любителей. Наслышана я о твоих играх. Ты придумаешь, как добраться из пункта А в пункт Б кратчайшим путем, и это научит тебя, как пройти от колыбели до могилы с минимальным риском. А потом ты научишь нас, и все мы возблагодарим Мультивака.
Она встала.
– Рон, ты предстанешь перед судом. Я в этом уверена. Перед нашим судом. И будешь признан виновным. Мультивак защитит тебя от физической расправы, но ты прекрасно знаешь, что он не в силах заставить нас видеться с тобой, разговаривать с тобой, иметь с тобой хоть что то общее. И, лишенный человеческого общения, ты не сможешь больше думать и играть в свои игры. Прощай.
– Норин! Погоди!
Она обернулась в дверях.
– Правда, у тебя останется Мультивак. Вот и говори с Мультиваком, Рон.
Он смотрел вслед ее уменьшающейся фигурке. Она спустилась по дороге через зеленый парк, чья экологическая чистота поддерживалась упорным трудом спокойных и несложных роботов, которых никто практически не замечал.
«Да, мне придется поговорить с Мультиваком», – подумал Бакст.
У Мультивака не было какого то определенного помещения. Его присутствие было глобальным: все точки земного шара связывались между собой проводами, оптическими волокнами и микроволнами. Мозг Мультивака был разделен на сотни частей, но функционировал как единое целое. Его терминалы были разбросаны по всей планете, и хоть один из них да находился поблизости от каждого из пяти миллионов.
Времени хватало на всех, поскольку Мультивак мог персонально общаться с каждым человеком одновременно, не отвлекаясь при этом от мировых проблем.
Но Бакст не испытывал иллюзий по поводу могущества Мультивака. Вся его немыслимая сложность по сути дела была математической игрой, и в правилах этой игры Бакст разобрался еще десять лет назад. Он знал, каким образом соединительные нити бегут с континента на континент, сплетаясь в громадную сеть, анализ которой мог бы стать основой для увлекательной задачки. Как бы вы организовали сеть, чтобы поток информации никогда не смешивался? Как бы вы организовали систему переключений? Докажите, что в любой системе найдется хоть одно уязвимое звено, и если разорвать именно его...
Как только Бакст разобрался в правилах игры, он вышел из состава Конгресса. Там одни разговоры, а от разговоров какой толк? Мультивак равнодушно разрешал говорить о чем угодно и как угодно. Разговоры его не волновали. Его волновали только действия – именно их он предотвращал, направлял в нужное русло или наказывал за них.
Из за действия Хайнса ситуация стала кризисной, а Бакст еще не был готов.
Но теперь, хочешь не хочешь, придется поторопиться. И Бакст попросил Мультивака уделить ему время для беседы.
Вопросы Мультиваку можно было задавать в любое время. Существовало около миллиона терминалов типа того, который попытался раскокать Хайнс, и каждый желающий мог спрашивать о чем угодно. Мультивак всегда был готов дать ответ.
Но беседа – дело другое. Для нее требовалось время и уединение; более того – Мульти вак должен был рассмотреть прошение о беседе и решить, действительно ли она необходима. Хотя мощности Мультивака с избытком хватало на все глобальные проблемы, он начал экономить время. Возможно, это было результатом его непрестанного самоусовершенствования. Чем больше он осознавал свою ценность, тем меньше у него оставалось терпения на всякие глупости.
Баксту оставалось надеяться лишь на добрую волю Мультивака. Чтобы заслужить расположение компьютера, Бакст вышел из состава Конгресса и даже дал показания против Хайнса. Это был, безусловно, надежный ключ к успеху.
Подав прошение и почти не сомневаясь в положительном ответе, Бакст сразу же полетел к ближайшей подстанции. Он не стал проецировать туда свое изображение. Ему хотелось быть там лично – так он чувствовал себя ближе к Мультиваку.
В помещении подстанции вполне можно было проводить конференции по мультиви део. На секунду Баксту почудилось, что Мультивак примет на экране человеческий вид – что мозг сотворит плоть.
Ничего подобного, конечно, не произошло. Комнату наполнил еле слышный, похожий на шепот, шум беспрерывной деятельности Мультивака, постоянно сопровождавший его присутствие, – и на фоне этого шума раздался голос.
Голос был не такой, как обычно. По прежнему чарующий, он стал вкрадчивым и тихим и звучал почти в самом ухе Бакста.
– Добрый день, Бакст. Рад тебя слышать. Твои приятели люди осуждают тебя.
«Да, Мультивак не любит околичностей», – подумал Бакст. Вслух он сказал:
– это не важно, Мультивак. Важно то, что я понимаю: все твои решения направлены во благо людям. Тебя создали для выполнения этой задачи еще в том, примитивном варианте...
– ...а мое самоусовершенствование позволило мне выполнять ее еще эффективнее. Если ты понимаешь это, почему другие не могут понять? Я все еще занимаюсь анализом данного феномена.
– Я пришел к тебе с проблемой, – сказал Бакст.
– С какой? – поинтересовался Мультивак.
– Я много времени провел над решением математических вопросов, связанных с изучением генов и их комбинаций. Я не могу найти ответа, а от домашнего компьютера мало проку.
Послышался странный щелчок, и Бакст невольно вздрогнул при мысли о том, что Мультивак пытается удержаться от смеха. Такое очеловечение даже Баксту было трудно принять. Голос переместился в другое ухо, и Мультивак сказал:
– В человеческой клетке тысячи разных генов. У каждого гена в среднем около пятидесяти существующих вариаций и бессчетное количество потенциальных. Если мы попытаемся составить все возможные комбинации, то простое их перечисление с самой большой скоростью, на какую я способен, займет все время существования Вселенной, и то я успею перечислить лишь бесконечно малую часть.
– Но мне не нужно полное перечисление, – сказал Бакст. – В том то и есть суть игры. Некоторые комбинации более вероятны, чем другие, и, надстраивая вероятность над вероятностью, мы сможем существенно сократить задачу. Как раз об этом я и хотел тебя попросить.
– Но даже такое задание потребует немало времени. Каким образом я смогу оправдать его потерю?
Бакст помедлил с ответом. Нет смысла пытаться запудрить Мультиваку мозги. Кратчайшим расстоянием между двумя точками в общении с Мультиваком всегда была прямая.
– Подходящая комбинация генов могла бы создать человека, который с радостью подчинится твоему руководству, поверит в твои старания осчастливить людей и сам захочет быть счастливым. Я не могу найти этой комбинации, но ты бы смог наверняка, а с помощью направленной генной инженерии...
– Я понимаю, что ты хочешь сказать. Это хорошая идея. Я уделю ей некоторое время.
Баксту с трудом удалось настроиться на личную волну Норин. Связь прерывалась три раза. Его это не удивило. Последние два месяца техника то и дело сбоила – недолго и по мелочам, но Бакст с мрачным удовлетворением отмечал каждый сбой.
Наконец связь наладилась. В воздухе появилось объемное голографическое изображение Норин. Оно немного померцало, но удержалось.
– Я отвечаю на твой звонок, – бесстрастно проговорил Бакст.
– Я уж думала, вовек до тебя не дозвонюсь, – сказала Норин. – Куда ты пропал?
– Никуда я не пропал. Я в Денвере.
– Почему в Денвере?
– В моем распоряжении весь мир, Норин. Я могу поехать куда вздумается. Лицо ее слегка передернулось.
– И везде наверняка будет пусто. Мы собираемся судить тебя, Рон.
– Сейчас?
– Сейчас.
– И здесь?
– И здесь.
Воздух по сторонам от Норин замерцал – и сзади, и спереди тоже. Бакст вертел головой и считал. Их было четырнадцать – шестеро мужчин, восемь женщин. Он знал их всех. Еще недавно они были добрыми друзьями.
А вокруг простиралась девственная природа Колорадо. Погожий летний денек клонился к вечеру. Когда то здесь был город под названием Денвер. Место и поныне сохранило это название, хотя сам город исчез с лица Земли, как и большинство других городов. Бакст насчитал около десятка роботов, занимавшихся в окрестностях своими делами.
Поддерживают экологию, надо полагать. Бакст не знал в деталях, что они делают, но Мультивак знал, и все пятьдесят миллионов роботов на Земле трудились под его надзором.
За спиной у Бакста находился один из сетевых узлов Мультивака, похожий на маленькую неприступную крепость.
– Почему сейчас? – спросил Бакст. – И почему здесь?
Он машинально повернулся к Элдред. Она была старше всех и авторитетнее – если понятие авторитета вообще применимо к человеку.
Томно коричневое лицо Элдред выглядело слегка осунувшимся. Годы давали себя знать – ей стукнуло уже сто двадцать, – но голос был резок и тверд:
– Потому что теперь у нас есть последнее доказательство. Пусть Норин расскажет. Она знает тебя лучше всех.
Бакст перевел взгляд на Норин:
– В каком преступлении меня обвиняют?
– Давай не будем играть в эти игры, Рон. В мире Мультивака нет преступлений, кроме стремления к свободе, а твое преступление против человечества для Мультивака не криминал. Поэтому мы сами решим, захочет ли хоть один из ныне живущих людей общаться с тобой, слышать твой голос, помнить о твоем существовании и отвечать тебе.
– За что мне угрожают изоляцией?
– Ты предал все человечество.
– Каким образом?
– Ты отрицаешь, что пытался загнать людей в рабство к Мультиваку?
– Ах вот оно что! – Бакст скрестил на груди руки. – Быстро же вы прознали. Хотя вам было достаточно просто спросить у Мультивака.
– Отрицаешь ли ты, что просил помощи для того, чтобы посредством генной инженерии вывести новую породу людей, которые станут покорными рабами Мультивака?
– Я предложил вывести более счастливую породу людей. Это предательство?
– Оставь свою софистику, Рон, – вмешалась Элдред. – Мы ее знаем наизусть. Не говори нам снова, что с Мультиваком нет смысла бороться, что мы живем в безопасном мире. То, что ты зовешь безопасностью, мы называем рабством.
– Сейчас ты огласишь приговор, или мне будет позволено защищаться?
– Ты слышал, что сказала Элдред, – заметила Норин. – Твои доводы мы знаем наизусть.
– Все мы слышали, что сказала Элдред, – отозвался Бакст, – но никто не слышал, что хочу сказать я. У меня есть аргументы, которых вы не знаете.
Изображения молча переглянулись. Потом Элдред сказала:
– Говори!
– Я попросил Мультивака помочь мне решить проблему в области математических игр, – начал Бакст. – Чтобы привлечь его интерес, я подчеркнул, что игра смоделирована на основе генных комбинаций и что решение могло бы помочь создать такую генную комбинацию, которая, никоим образом не ухудшив нынешнего положения человека, позволит ему с радостью отдать себя под покровительство Мультивака и подчиниться его воле.
– Ты не сказал ничего нового, – промолвила Элдред.
– На других условиях Мультивак не взялся бы за решение задачи. Новая порода людей, с точки зрения Мультивака, является благом для человечества, и поэтому он не мог отказаться. Желание довести дело до конца будет подталкивать его к изучению всех сложностей проблемы, а они настолько неисчерпаемы, что даже ему не под силу с ними справиться. Вы все тому свидетели.
– Свидетели чему? – спросила Норин.
– Вы же с трудом дозвонились до меня, верно? Разве за последние два месяца вам не бросились в глаза мелкие неполадки, которых никогда раньше не было?.. Вы молчите. Могу я принять ваше молчание за знак согласия?
– Даже если и так, то что с того?
– Все свои свободные цепи Мультивак загрузил моей задачей. Его обычная деятельность постепенно сокращается до минимума, поскольку с точки зрения этики Мультивака нет ничего важнее счастья человечества. А человечество станет счастливым лишь тогда, когда добровольно и с радостью примет правление Мультивака.
– Но что нам это дает? – спросила Норин. – У Мультивака по прежнему хватает сил, чтобы править миром – и нами, – а если он делает это менее эффективно, то наше рабство просто становится менее комфортным. Причем только временно, потому что долго это не протянется. Рано или поздно Мультивак сообразит, что проблема неразрешима – или же решит ее, и в обоих случаях его рассеянности придет конец. А в последнем случае рабство станет вечным и неистребимым.
– Но сейчас он рассеян, – сказал Бакст, – и мы даже можем вести крамольные разговоры без его ведома. Хотя долго рисковать я не хочу, поэтому поймите меня поскорее.
У меня есть еще одна математическая игра – создание модели сетей Мультивака. Мне удалось доказать, что, какой бы сложной и избыточной система ни была, в ней всегда есть хоть один слабый узел, где поток информации при определенных условиях может смешаться. И если повредить именно этот узел, систему непременно хватит апоплексический удар, поскольку перегрузка вызовет необратимую цепную реакцию.
– Ну и?
– Это и есть тот самый узел. Зачем, по вашему, я приехал в Денвер? Мультивак тоже знает, что здесь его слабое место, поэтому узел охраняется и электронной защитой, и роботами, так чтобы никто не мог к нему подступиться.
– И что же?
– Но Мультивак рассеян, и Мультивак верит мне. Я заслужил его доверие ценой потери вашего, ибо только доверие делает возможным предательство. Если бы кто нибудь из вас попытался приблизиться к этому месту, Мультивак очнулся бы и не пустил вас. Не будь он так рассеян, он и меня бы не подпустил. Но он рассеян, и у меня есть шанс!
Бакст ленивой походкой приближался к сетевому узлу. Четырнадцать изображений, прикованных к нему, двигались следом. Еле слышное деловитое гудение одного из центров Мультивака наполняло окрестности.
– Зачем атаковать неуязвимого противника? – проговорил Бакст. – Сначала сделай его уязвимым, а уж потом...
Бакст старался сохранять спокойствие, но на карту в это мгновение было поставлено все. Все! Резким движением он разъединил контакт. (Если б только ему дали больше времени, чтобы убедиться как следует!)
Никто не шелохнулся – и Бакст, затаив дыхание, понял, что еле слышное гудение смолкло. Смолк беспрерывный шепот Мультивака. Если через минуту он не возобновится, значит, Бакст угадал слабое звено и восстановление системы невозможно. Если же к нему сейчас на всех парах устремятся роботы...
Он обернулся. Было все так же тихо. Роботы спокойно трудились поодаль. Никто к нему не приближался.
Перед ним по прежнему маячили голограммы четырнадцати членов Конгресса, пришибленных громадностью свершившегося.
– Мультивак перегорел, – сказал Бакст. – Восстановить его невозможно. – Бакст говорил, пьянея от собственных слов. – Я работал над этим с тех пор, как покинул вас. Когда Хайнс попытался разбить терминал, я испугался, что такие попытки будут продолжаться и Мультивак усилит охрану настолько, что даже я... Мне нужно было спешить... Я не был уверен... – Он задохнулся, но взял себя в руки и торжественно сказал: – Я вернул нам свободу.
он умолк, заметив наконец тяжесть нависшей над ним тишины. четырнадцать изображений смотрели на него, не отрываясь и не проронив ни слова в ответ.
– Вы говорили о свободе, – резко бросил им Бакст. – Вы ее получили! И нерешительно добавил:
– Разве не этого вы хотели?



* * *

Когда я в первый раз закончил рассказ – или думал, что закончил, – меня не оставляло какое то внутреннее неудовлетворение. Я не смыкал глаз до двух часов ночи, пытаясь сообразить, что же меня не устраивает, а затем пришел к выводу, что последняя точка еще не поставлена. Я встал, быстренько приписал три последних абзаца, закончив повествование этим пугающим вопросом, и спокойно уснул.
На следующий день я перепечатал последнюю страницу рукописи, включив в нее новое окончание. Посылая рассказ в «Таймс», я сообщил редакции, что кое в чем буду совершенно непреклонен (хотя мне очень хотелось увидеть его на страницах журнала).
«Учтите, пожалуйста, – написал я, – что концовка в виде вопроса без ответа не случайна. Она играет важную роль. Каждый читатель должен будет задуматься над смыслом вопроса – и ответа, который он дал бы на него сам».
Редакция «Таймс» попросила внести какие то мелкие изменения и поправки, но, должен с радостью отметить, на мою концовку не покусилась даже намеком.
Кстати сказать, в оригинале рассказ назывался «Математические игры», и я подумывал о том, чтобы восстановить это название в сборнике. Но в названии «Жизнь и времена Мультивака» есть определенный размах. К тому же очень многие читатели прочли рассказ в тот же день, когда он появился в журнале. В течение нескольких недель ко мне приходили люди, желающие поделиться впечатлениями; ни одно из моих произведений не вызывало такого наплыва посетителей. Я не хочу вводить их в заблуждение: они могут подумать, будто я изменил название специально для того, чтобы они купили этот сборник с якобы новым рассказом. Поэтому я оставил «Жизнь и времена Мультивака».

Нашли!

Компьютер Два, как и три другие, которые сидели друг у друга на хвосте, гоняя по орбите вокруг Земли, был гораздо больше, чем требовалось.
Будь он и в десять раз меньше в диаметре, его объема вполне хватило бы для складирования всей накопленной и накапливаемой информации, необходимой для слежения за космическими полетами.
Дополнительное пространство, однако, нужно было для того, чтобы, если понадобится, туда могли войти мы с Джо. И нам понадобилось.
Компьютер Два вполне мог позаботиться о себе сам. В нормальных, разумеется, условиях. Он обладал дублирующей системой. Все задачи он решал параллельно трижды, причем все три программы должны были быть идеально совместимы, а все три результата должны были точно соответствовать друг другу. Если же они в чем то не сходились, ответ задерживался на несколько наносекунд, пока Компьютер Два проверял себя, находил неисправный блок и заменял его.
Обыкновенные люди никогда не знали наверняка, сколько раз он ловил себя. Возможно, ни разу. А может, и по два раза на день. Задержку, вызванную ошибкой, мог измерить лишь Центральный Компьютер, и лишь Центральный Компьютер знал, сколько блоков пошло на замену. Но Центральный Компьютер никогда об этом не распространялся. Ведь единственная достойная репутация – это безупречность.
А Компьютер Два действительно был безупречен. До сих пор нас с Джо ни разу к нему не вызывали.
Мы с Джо – аварийные наладчики. Мы появляемся там, где случается настоящая беда, когда Компьютер Два или какой то другой не в состоянии сам себя скорректировать. За те пять лет, что мы занимаемся этим делом, такого еще не случалось. Такое иногда случалось в прежние времена, но это было еще до нас.
Мы – практики. Не поймите меня неправильно. Не найдется компьютера, которому мы с Джо не могли бы поставить диагноз. Назовите нам ошибку, и мы назовем вам причину неисправности. Во всяком случае, Джо назовет. Я не из тех, кто сам себя хвалит. Факты говорят сами за себя.
И все же на этот раз ни один из нас не сумел поставить правильный диагноз.
Прежде всего, на Компьютере Два резко упало внутреннее давление. Факт, безусловно, не беспрецедентный, и это, безусловна, не фатально. В конце концов, Компьютер Два может работать и в условиях вакуума. В былые времена, когда предполагалось, что Компьютер Два постоянно будут сопровождать наладчики, на нем была создана внутренняя атмосфера. И она так и поддерживалась по традиции. Кто это сказал, будто ученые не скованы цепями традиций? В свободное от ученых занятий время они ведь тоже люди.
Судя по степени снижения давления, сделали вывод, что в Компьютер Два угодило метеорное тело размером с кусочек гравия. О его точном радиусе, массе и энергии сообщил сам Компьютер Два, взяв в качестве расчетных данных скорость падения давления и ряд других отклонений.
Более того, пробоина так и осталась незаделанной, а атмосфера невосстановленной. После чего Компьютер Два стал лепить ошибку за ошибкой, и тут уже пригласили нас.
Ситуация казалась совершенно необъяснимой. Простецкое лицо Джо исказилось страдальческим выражением, и он сказал:
– Да тут, наверное, наберется целая дюжина неполадок.
– Вполне вероятно, этот кусок гравия срикошетил, – заметил кто то из находившихся на Центральном Компьютере.
– При такой энергии на входе он бы прошел насквозь, – возразил Джо. Никаких рикошетов. Даже при рикошетах, я полагаю, компьютер получил бы несколько малоприятных ударов.
– Ну и что же нам теперь делать?
Вид у Джо был явно обеспокоенный. Наверное, именно в тот момент до него дошло, что нам предстоит. Вопрос не оставлял сомнений в том, что наладчики должны явиться на место происшествия, – а Джо никогда еще не бывал в космосе. Он говорил мне 2 в степени «х» раз – причем этот «х» представляет собой довольно большое число, – что согласился на эту работу лишь потому, что ему никогда не придется летать в космос.
Поэтому я ответила на него:
– Придется нам подниматься.
Единственным выходом для Джо было бы заявить, что вряд ли он справится с работой, и мне представилась возможность понаблюдать, как гордость в нем постепенно выступает вперед, опережая малодушие. Не так уж и намного, вы понимаете, – скажем, всего лишь на нос.
Хочу напомнить тем, кто не бывал на космических кораблях последние пятнадцать лет – думаю Джо здесь не исключение, – что единственная неприятная штука – это начальное ускорение. Его, разумеется, не избежать.
Зато потом – сущие пустяки, если не считать возможной скуки. Вы превращаетесь в обыкновенного зрителя. Космический корабль полностью автоматизирован и компьютеризирован. Романтические времена пилотируемых космических полетов навсегда ушли в прошлое. Мне представляется, они возвратятся на время, когда наши космические поселения начнут перемещаться к астероидному поясу, о чем постоянно твердят, – да и то лишь до тех пор, пока на орбите не появятся дополнительные компьютеры, чтобы обеспечить необходимые добавочные вычислительные мощности.
Во время ускорения Джо затаил дыхание – во всяком случае, так казалось. (Должна признаться, я и сама чувствовала себя не особенно уютно. Это был лишь мой третий космический паяет. Я пару раз в отпуск летала с мужем в поселение Роу, вот и весь мой опыт.) Потом Джо немного полегчало, но лишь на время. Вскоре он снова помрачнел.
– Надеюсь, эта штуковина хоть знает, куда летит, – раздраженно произнес он.
Я протянула руки, ладонями вверх, и почувствовала, как мой корпус слегка откачнулся в поле нулевой гравитации.
– Ты же, – сказала я, – специалист по компьютерам. Разве ты сам не знаешь, что он знает?
– Разумеется, но ведь Компьютер Два вышел из строя.
– Не он же нас ведет, – объяснила я. – Есть три других. Даже если бы работал всего один, он запросто обеспечил все космические полеты, предпринимаемые в обычный день.
– Могут выйти из строя все четыре. Если Компьютер Два ошибается, почему его примеру не могут последовать другие?
– Тоща мы перейдем на ручное управление.
– Я полагаю, этим будешь заниматься ты. Ты ведь знаешь, как с ним управляться, – или нет?
– Да уж придется.
– Помилуй, Бог, – простонал он.
На самом же деле, полет проходил нормально. Мы благополучно неслись к Компьютеру Два, и не прошло и двух суток после взлета, как нас поставили на орбитальную парковку метрах в десяти за ним.
Не все, однако, шло столь гладко. Примерно через двадцать часов после взлета мы получили сообщение с Земли, что и на Компьютере Три тоже падает внутреннее давление. То, что поразило Компьютер Два, собиралось поразить и остальные, а когда все четыре компьютера выйдут из строя, космические полеты прекратятся. Их, разумеется, можно было бы перевести на ручное управление, но на это уйдет по меньшей мере несколько месяцев, если не лет, не говоря уже о том, что это грозит серьезными экономическими катастрофами на Земле. Самое же страшное заключалось в том, что несколько тысяч человек, находящихся в космосе, наверняка погибнут.
Думать об этом было невыносимо, и ни я, ни Джо об этом не говорили, но настроение у Джо нисколько не улучшалось, и, что греха таить, у меня тоже.
Земля висела за двести тысяч километров под нами, только Джо волновало не это. Он был занят своим крепежным тросом и реактивным пистолетом. Он хотел быть уверен, что доберется до Компьютера Два и потом благополучно вернется на корабль.
Вы бы удивились, если никогда этого не пробовали, до чего трудно передвигаться в открытом космосе. Не сказала бы, что нам далось это так уж просто, и половину топлива мы израсходовали впустую, пока наконец то не добрались до Компьютера Два. Мы едва не ударились, причаливая к нему. (Разумеется, звук удара слышно даже в вакууме, поскольку вибрация распространяется по металлоидной ткани скафандра, но удара почти не было так, какой то шелест.)
Понятное дело, наше столкновение с Компьютером Два и сообщенный нами импульс слегка изменили его орбиту, зато мы почти не израсходовали топлива, так что особенно не переживали. Орбиту исправят Компьютер Два, ибо, насколько мы могли судить, с ним не произошло ничего такого, что как то отразилось бы на его внешней деятельности.
Естественно, прежде всего мы осмотрели все снаружи. Была исключительно велика вероятность того, что небольшой кусочек гравия прошил Компьютер Два насквозь и оставил дырочку. Скорее всего, даже две дырочки одну на входе, а другую на выходе.
Вероятность подобного происшествия – одна двухмиллионная на любой данный день, то есть это может иметь место раз в шесть тысяч лет. Маловероятно, как понимаете, но все же возможно. Вероятность же того, что в какой то день в него может угодить метеорное тело, достаточно большое, чтобы его разрушить, вообще ничтожно мала.
Я не упомянула об этом, чтобы Джо, чего доброго, не подумал, что и нам грозит подобная опасность. Право же, такой удар нанес бы гораздо больший ущерб нашим мягким и нежным телам, нежели стойкой и крепкой машине, и мне не хотелось, чтобы Джо еще больше нервничал.
Однако это оказалось не метеорное тело.
– Что это? – спросил наконец Джо.
На корпусе Компьютера Два торчал небольшой цилиндрик – первая аномалия, которую мы обнаружили в его внешнем виде. Цилиндрик примерно полсантиметра в диаметре и сантиметров шесть в длину. Ни дать ни взять, сигарета – сравнение, понятное любому, кто еще не избавился от архаической привычки курения.
Мы вытащили свои фонарики.
– Эта штуковина – явно не внешний компонент, – сказала я.
– Разумеется, – буркнул Джо.
Вдоль цилиндрика, от одного конца до другого, бежал едва заметный спиральный след. Ничего больше. Что касается остального, он был явно металлический, но какой то странной зернистой текстуры – по крайней мере, на глаз.
– Сидит он неплотно, – сказал Джо и слегка коснулся цилиндрика толстым пальцем в рукавице. Тот поддался, отлепился от поверхности Компьютера Два, и наши фонарики высветили отверстие.
– Вот почему давление внутри упало до нуля, – заметила я.
Джо что то буркнул, надавил посильнее, и цилиндрик отскочил совсем и поплыл, но мы его почти тут же поймали. На корпусе Компьютера Два зияла совершенно круглая дырочка, с полсантиметра в диаметре.
Джо сказал:
– Эта штуковина, чем бы она ни была, всего лишь фольга.
Цилиндрик легко уступал под его пальцами, его стенки были тонкими, но пружинистыми. Джо надавил посильнее, и на цилиндрике появилась вмятина. Джо положил его в карман, который застегнул на молнию.
– Обойди вокруг и посмотри, нет ли на корпусе еще чего нибудь такого, – бросил он. – Я зайду внутрь.
С этим заданием я справилась быстро, затем тоже вошла внутрь.
– Корпус чист, – доложила я. – Эта штуковина – единственная. И дырочка единственная.
– Достаточно и одной, – мрачно произнес Джо.
Он посмотрел на гладкую алюминиевую стену, где в свете фонарика четко обрисовывался черный кружочек.
Залатать отверстие не представляло особого труда. Несколько труднее оказалось восстановить атмосферу. Запас газообразующих веществ на Компьютере Два был невелик, и блоки управления требовали ручной настройки. Солнечная батарея барахлила, но нам удалось включить свет.
Наконец мы сняли рукавицы и шлемы, но Джо осторожно положил рукавицы в шлем и надежно прикрепил все к одному из колец на скафандре.
– Надо держать их под рукой, а то вдруг давление снова станет падать, – кисло заметят он.
Я последовала его примеру.
На стене рядом с отверстием была какая то отметина. Я обратила на нее внимание еще при свете фонарика, когда заделывала отверстие. Теперь, при свете ламп, ее стало отчетливо видно.
– Ты видишь, Джо? – спросила я.
– А как же.
На поверхности стенки была узкая вмятина, в общем то не очень заметная, однако стоило провести по ней пальцем, как все сомнения рассеивались. Ее можно было разглядеть чуть ли не с метрового расстояния. Как будто кто то соскреб очень тонкий слой металла на пробу, и поверхность стала явно не такой гладкой, как в любом другом месте.
– Пожалуй, нам лучше позвонить вниз, на Центральный Компьютер, предложила я.
– Если ты имеешь в виду – на Землю, то так и скажи, – окрысился Джо. – Ненавижу это фальшивое космическое сюсюканье. И вообще, мне ненавистно все, что связано с космосом. Вот почему я и выбрал работу на родине – я хочу сказать, на Земле, – во всяком случае, до сих пор я так считал.
– Нам следует связаться с Центральным Компьютером на Земле, терпеливо поправилась я.
– Для чего?
– Чтобы сообщить, что мы нашли неполадку.
– О о?! И что же мы нашли?
– Дырочку. Помнишь?
– Представь себе, помню. И откуда же она взялась? Во всяком случае, не от метеорного тела. Сроду еще не видел, чтобы после него оставалось совершенно круглое отверстие без каких либо следов прогиба или оплавления. Как не видел, чтобы после него оставался цилиндрик, – он вытащил цилиндрик из кармана на скафандре и задумчиво разгладил вмятину на тонком металле. Ну, так откуда же взялась дырочка?
– Не знаю, – призналась я без колебаний.
– Если мы свяжемся с Центральным Компьютером, нам зададут тот же самый вопрос, а мы ответим, что не знаем, ну и чего мы этим добьемся, кроме бесплодного разбирательства?
– Если мы не выйдем на связь с ними, Джо, они сами свяжутся с нами.
– Ну конечно. А мы им не ответим, правда?
– Тогда они решат, что мы от чего то погибли, Джо, и пошлют наверх спасательную команду.
– Ты же знаешь, какие они там, на Центральном Компьютере. Им понадобится два дня, чтобы решиться на это. К тому времени мы уже что нибудь выясним, а уж тогда сами свяжемся с ними.
Внутреннее устройство Компьютера Два не било рассчитано на проживание там людей. Зато оно предусматривало временное присутствие аварийных наладчиков. Это означает, что там должно было быть пространство для маневрирования, а также инструменты и запас продовольствия.
Кресел там, правда, не оказалось. Как не оказалось и гравитационного поля или хотя бы его центробежной имитации.
Мы оба плавали в воздухе, медленно дрейфуя туда и сюда. Иногда кто то из нас касался стены и слегка отскакивал от нее. Или один сильно задевал другого.
– Не суй мне ногу в рот, – сказал Джо и с силой оттолкнул мою ногу.
И совершил ошибку, потому что мы оба завращались волчком. Разумеется, нам так не казалось. Казалось, вращается интерьер Компьютера Два, что было неприятней всего, и нам понадобилось какое то время, чтобы снова обрести относительный покой. Теоретически то мы здорово поднатаскались во время наземной подготовки, но нам недоставало практики. Очень недоставало.
Когда мы более или менее обрели покой, я ощутила неприятный приступ тошноты. Можете называть это тошнотой, или астротошнотой, или космической болезнью, но, как бы вы ее ни называли, это была самая настоящая рвота, а в космосе это хуже, чем где либо еще, потому что содержимое вашего желудка не опускается вниз. Оно плавает вокруг вас в виде облака из шаровидных частиц, а вам жуть как не хочется плавать вместе с ним. Поэтому мне пришлось сдержаться, сдержался и Джо.
Я сказала:
– Джо, тут явно сломался компьютер. Давай заглянем внутрь него.
Что угодно, только бы отвлечь мысли от моих внутренностей и дать им успокоиться. К тому же, дела у нас шли недостаточно быстро. Я никак не могла перестать думать о Компьютере Три, дни которого, а может, уже и Компьютеров Один и Четыре, сочтены, и о тысячах людей, находящихся в космосе, – ведь их жизнь зависит теперь от того, что делаем мы с Джо.
Джо тоже слегка позеленел, но, тем не менее, сказал:
– Сначала мне надо подумать. Что то проникло внутрь компьютера. Явно не метеорное тело, потому как, что бы это ни было, оно прогрызло аккуратную дырочку в корпусе. Ее ведь не вырезали, поскольку кружочка металла я нище внутри не нашел. А ты?
– Нет. Но я даже и не подумала о том, чтобы поискать.
– Зато я поискал, и здесь его нигде нет.
– Он ведь мог вывалиться и наружу.
– Это когда цилиндрик закрывал отверстие, пока я его не оторвал? Весьма вероятно. Ты видела, чтобы что нибудь вылетало?
– Нет.
Джо продолжал:
– Мы еще можем, разумеется, обнаружить его здесь, только я в этом сильно сомневаюсь. Кружочек этот каким то образом растворился, и что то проникло внутрь.
– Что значит что то? Откуда оно?
Улыбка у Джо вышла на удивление злая.
– Тебе непременно надо задавать вопросы, на которые нет ответа? Будь это в прошлом веке, я бы сказал, что русские каким то образом приклеили этот приборчик на корпус Компьютера Два с внешней стороны – только, пожалуйста, без обид. А ты бы сказала, будь это в прошлом веке, что тут не обошлось без американцев.
Я решила обидеться и сухо, с преувеличенным русским акцентом, сказала:
– Нам же нужно что то такое, что имеет смысл в нашем веке, ничтожество.
– Остается предположить, что появилась какая то группа диссидентов.
– Тогда, – продолжала я, – следует допустить, что они имеют возможность летать в космос, и настолько изобретательны, что могут придумать такой необычный прибор.
– Космический полет, – ответил Джо, – не представляет никаких проблем, достаточно нелегально подключиться к орбитальным компьютерам, что уже не раз делалось. Ну, а что касается цилиндрика, тут, вероятно, будет больше смысла, когда на Земле – внизу, как сказали бы вы, космофилы, сделают его анализ.
– И все равно это бессмысленно, – возразила я. – Зачем выводить из строя Компьютер Два?
– Возможно, это лишь часть программы, имеющей целью покончить с космическими полетами.
– Тогда страдают все. В том числе и диссиденты.
– Но это же привлекает к себе всеобщее внимание, разве нет? И о вас вдруг везде говорят, что бы вы там ни сделали. Либо же план заключается в том, чтобы всего навсего вырубить Компьютер Два, а затем угрожать вырубить остальные три. Реального ущерба никакого, зато потенциальный – огромный, и страшная шумиха.
Он тщательно обследовал все части интерьера, медленно осматривая квадратный сантиметр за квадратным сантиметром.
– Я бы рискнул сказать, что эта штуковина придумана не человеком.
– Не болтай глупостей.
– Хочешь, чтобы я все обосновал? Цилиндрик коснулся корпуса и приклеился к нему, после чего нечто, находившееся внутри него, выело кусочек металла и проникло в Компьютер Два. Оно сползло по внутренней стенке, съев по какой то причине тонкий слой металла. Это похоже на что нибудь, созданное человеком?
– Мне такое не известно, но я ведь знаю далеко не все. Даже ты не все знаешь.
Джо пропустил мою колкость мимо ушей.
– Вопрос, стало быть, в том, как оно – что бы это ни было – проникло в компьютер, несмотря на то, что он хорошо герметизирован. Причем сделало это настолько быстро, что почти сразу же лишило компьютер способности повторной герметизации и регенерации воздуха.
– А это не то, что ты ищешь? – указала я.
Он хотел было резко остановиться, но перевернулся назад и крикнул:
– Именно то!
В возбуждении он замолотил руками и ногами, что, разумеется, ничего не дало. Я схватила его, и какое то время мы оба пытались совершать толчки в нескоординированных направлениях, но это тоже оказалось безрезультатно. Джо принялся обзывать меня всякими словами, но я не осталась в долгу, причем здесь у меня было преимущество. Я в совершенстве владею английским, пожалуй, лучше самого Джо, тогда как его знание русского, мягко говоря, фрагментарно. Ругательства же на языке, которого не понимаешь, всегда производят больший эффект.
– Вот оно, – сказал Джо, когда мы, наконец, разъединились.
Джо смахнул в сторону цилиндрик, и там, где экранирующая обшивка компьютера смыкалась со стенкой, появилась небольшая круглая дырочка. Цилиндрик был точно такой же, как и на внешнем корпусе, только тоньше. Когда Джо к нему прикоснулся, он рассыпался.
– Пожалуй, нам лучше влезть внутрь компьютера, – сказал Джо.
В компьютере царил разгром. Я вовсе не хочу сказать, будто он напоминал деревянную балку, изъеденную термитами.
Собственно говоря, окинув его небрежным взглядом, вы могли бы поклясться, что он цел целехонек.
Стоило, однако, приглядеться повнимательней, как обнаружилось, что некоторые части куда то пропали. И чем внимательнее вы вглядывались, тем лучше понимали, насколько велико разорение. Хуже всего было то, что от запчастей и материалов, которыми Компьютер Два пользовался при саморемонте, почти ничего не осталось. Мы смотрели и смотрели, обнаруживая недостачу то одного, то другого.
Джо вытащил цилиндрик из кармана и покрутил его в руках.
– Я подозреваю, – заговорил он, – что это почти чистый кремний. Разумеется, утверждать с полной уверенностью я не могу, но думаю, что боковая поверхность здесь в основном из алюминия, а торец из кремния.
– Ты хочешь сказать, – спросила я, – что эта штуковина – солнечная батарея?
– Частично – да. Именно так она получает энергию в космосе – энергию, чтобы добраться до Компьютера Два, энергию, чтобы проесть в нем дырку, энергию, чтобы… чтобы… не знаю, как еще выразиться. Энергию, чтобы оставаться живой.
– Ты называешь ее живой?
– А почему бы и нет? Вот послушай. Компьютер Два может сам себя ремонтировать. Он может отторгнуть негодные блоки оборудования и заменить их работоспособными, но ему непременно нужен запас блоков, с которыми он мог бы работать. Имей он достаточно всевозможных запчастей, он мог бы построить подобный себе компьютер, если его запрограммировать на это. Но без этого запаса он не может обойтись, поэтому мы не считаем его живым. Объект же, который проник в Компьютер Два, определенно сам снабжает себя всем необходимым. Это подозрительно жизнеподобно.
– Ты хочешь сказать, мы имеем дело с микрокомпьютером, настолько высокоразвитым, что его можно считать живым?
– Я не знаю, что я хочу сказать.
– Кто ж мог сделать такую штуковину?
– Сделать?
– И тут я обнаружила что то еще. «Что то» было похоже на обрубленную авторучку, плавающую в воздухе. Я увидела это всего лишь краешком глаза, и оно отпечаталось в моем сознании как ручка.
При нулевой гравитации вещи выплывают из карманов и медленно удаляются. Если только пространство физически не ограничено, невозможно ничего удержать на месте. Естественно, вы ожидаете, что ручки, монеты и любые другие предметы, которые вырвутся на свободу, будут плыть туда, куда увлекут их воздушные потоки и инерция.
И вот мой разум зарегистрировал «ручка», я рассеянно потянулась за ней, и, конечно же, пальцы мои на ней не сомкнулись. Стоит только потянуться за чем нибудь, как сразу же возникает воздушный поток, который этот же предмет и отталкивает. Сначала нужно завести за него одну руку, а уж потом осторожно тянуться за ним другой. Схватить какой нибудь небольшой предмет в воздухе – это операция, требующая участия обеих рук.
Я повернулась, чтобы посмотреть на этот предмет и уделить побольше внимания его возвращению на место, когда до меня дошло, что моя ручка в полной безопасности в своем кармашке. Я ее нащупала – она была на месте.
– Ты не потерял ручку, Джо? – окликнула я.
– Нет.
– А что нибудь подобное? Ключ? Сигарету?
– Я же не курю. Ты это знаешь.
Глупый ответ.
– Но хоть что нибудь? – раздраженно спросила я. – Мне тут уже мерещится всякое.
– А никто никогда и не говорил, что у тебя устойчивая психика.
– Смотри, Джо. Вон. Вон там.
Он метнулся за ней. Мне бы следовало сказать ему, что ничего из этого не выйдет.
От суматохи, которую мы подняли в компьютере, эти штуковины тоже пришли в беспорядочное движение. Мы видели их везде, куда бы ни посмотрели. Они плавали в воздушных потоках.
Наконец, я остановила одну. Или, скорее, она сама остановилась, потому как оказалась на локте скафандра Джо. Я отдернула ее и вскрикнула. Джо в ужасе подпрыгнул и чуть не выбил ее у меня из рук.
– Смотри! – сказала я.
На скафандре Джо появился блестящий кружочек – в том месте, где я оторвала эту штуковину. Она уже собиралась прокладывать себе путь, проедая ткань.
– Дай ка ее сюда, – сказал Джо.
Он осторожно взял ее у меня и приложил к стене, чтобы удержать ее на месте. Затем, сняв тонкий, как бумага, слой металла, осторожно развернул ее.
Внутри оказалось что то, очень напоминающее столбик сигаретного пепла. На него упал свет, и оно заблестело, как аморфный металл.
Была в нем и какая то влага. Штуковина медленно корчилась, один ее конец, казалось, чего то слепо ищет.
Этот конец соприкоснулся со стенкой и прилип к ней. Джо отбросил штуковину от стенки пальцем. Для этого оказалось достаточно незначительного усилия. Джо потер этот палец о большой и заметил:
– Похоже на масло.
Металлический червь – не знаю, как еще его назвать, – казалось, после прикосновения Джо совершенно обмяк и больше уже не двигался.
Я вся корчилась и извивалась, стараясь оглядеть себя.
– Джо, – попросила я, – ради Бога, нет ли одного из них где нибудь на мне?
– Не вижу ни одного, – ответил он.
– Ну же, посмотри на меня. Ты должен следить за мной, Джо, а я буду следить за тобой. Если наши скафандры испортятся, мы не сможем вернуться на корабль.
– Тогда давай двигаться, – сказал Джо.
Жуткое это чувство – оказаться в окружении голодных металлических червей, грозящих продырявить твой скафандр в любом месте, где бы они к нему ни прикоснулись. Увидев какого нибудь из них, мы старались поймать его и одновременно убраться с его пути, что было почти невозможно. Один, довольно длинный, подплыл к моей ноге, и я его пнула: глупо, конечно, ведь, попади я в него, он мог бы и приклеиться. А так, воздушный поток, который я вызвала, подогнал его к стене, где он и остался.
Джо потянулся за ним – только чересчур поспешно. Его тело отскочило назад, он сделал сальто, нога в ботинке слегка стукнулась о стену рядом с цилиндриком. Когда Джо, наконец, выпрямился, цилиндрик все еще был там.
– Я его не раздавил?
– Нет, – сказала я. – Промахнулся примерно на дециметр. Он не уйдет.
Я подставила руки с двух сторон. Он был в два раза длиннее того, что мы нашли перед этим. По сути, он напоминал два цилиндрика, соединенных торцами, с перехватом в месте соединения.
– Акт размножения, – заметил Джо, содрав металлическую оболочку. На этот раз внутри оказался столбик пыли. Два столбика. По одному с каждой стороны от перехвата.
– Убить их довольно просто, – сказал Джо. Ему явно полегчало. – Я думаю, нам ничто не грозит.
– Они и впрямь кажутся живыми, – неохотно признала я.
– И не просто живыми. Они вирусы – или нечто эквивалентное вирусам.
– Ты что имеешь в виду?
– Пусть я техник компьютерщик, а не вирусолог, – заговорил Джо, – но, насколько я понимаю, вирусы на Земле, или внизу, как сказала бы ты, состоят из молекулы нуклеиновой кислоты в протеиновой оболочке.
Вторгаясь в какую нибудь клетку, вирус, применив соответствующий энзим, продырявливает стенку клетки, или мембрану, и нуклеиновая кислота проникает внутрь, оставляя протеиновую оболочку снаружи. Материал для новой протеиновой оболочки для себя он находит внутри клетки. Фактически, он умудряется воспроизвести себе подобных и производит новую протеиновую оболочку для каждой копии. Как только он лишит клетку всего, что в ней было, клетка распадается, а вместо одного интервента вируса появляются несколько сотен дочерних вирусов. Знакомая картина?
– Да. Весьма. Именно это и происходит здесь. Но откуда он взялся, Джо?
– Очевидно, не с Земли и не из земной колонии в космосе. Я полагаю, откуда то еще. Они плавают в космосе, пока не обнаруживают подходящую среду для размножения. Они выискивают крупные металлические конструкции. Вряд ли они могут расплавлять руды.
– Но ведь крупные объекты из металла с компонентами из чистого кремния и некоторыми другими аппетитными штучками – это продукты лишь разумной жизни, – заметила я.
– Совершенно верно, – согласился Джо. – Значит, мы имеем превосходнейшее подтверждение того, что разумная жизнь распространена во Вселенной, и объекты, подобные тому, на котором мы сейчас находимся, получили широкое распространение, иначе было бы невозможно поддерживать существование этих вирусов. Это также означает, что разумная жизнь стара, возможно, ей десять миллиардов лет, – достаточно стара, чтобы в результате своего рода металлической эволюции появилась металло кремниево масляная жизнь, точно так же, как в свое время появилась нуклеиново протеино водяная жизнь. И вот на артефактах космического века эволюционировал паразит.
– По твоему, – сказала я, – каждый раз, когда какая нибудь форма разумной жизни развивает космическую культуру, последняя вскоре подвергается паразитической инвазии.
– Совершенно верно. И это надо держать под контролем. К счастью, эти существа легко убить, особенно теперь, когда они еще только формируются. Позже, когда они будут готовы покинуть Компьютер Два, я полагаю, они вырастут, их оболочки станут толще, а внутренняя организация устойчивей, и после этого они будут способны, как споры, дрейфовать миллион лет, прежде чем отыщут себе новый дом. Тогда, вероятно, с ними уже будет не так то легко справиться.
– А как ты собираешься их убивать?
– А я уже убил. Того первого, когда он инстинктивно выискивал металл, чтобы начать вырабатывать новую оболочку, поскольку я сорвал с него старую. Я просто коснулся пальцем, и это прикосновение его прикончило. Второго я даже не касался, а ударил по стене рядом с ним, и от звуковых вибраций в металле его внутренности рассыпались в металлическую пыль. Так что до нас им не добраться – да и до остальной части компьютера тоже, если мы их как следует встряхнем.
Дальше не нужно было объяснять – во всяком случае, столь пространно. Он не спеша надел рукавицы и стукнул одной рукой по стене. Удар отбросил его назад, и он пнул стену ногой там, где в следующий раз приблизился к ней.
– Делай то же самое! – крикнул он.
Я повиновалась, и какое то время мы оба этим занимались. Вы и не представляете, как трудно ударить по стене при нулевой гравитации, причем ударить достаточно сильно, чтобы стена зазвенела. Добрую половину раз мы просто промахивались или наносили бесполезные скользящие удары, от которых лишь кружились волчком. Скоро мы уже задыхались от злости и усталости.
Но постепенно приспособились. Мы продолжали заниматься этим делом, и вскоре подобрали еще несколько вирусов. В каждом из них внутри была только пыль. Они определенно адаптировались к пустым автоматизированным космическим объектам, избавленным, наподобие современных компьютеров, от вибрации. Это то, я полагаю, и сделало возможным появление исключительно хрупких сложных металлических образований, которые не обладали достаточной устойчивостью и были наделены свойствами простейших существ.
– Ты думаешь, мы поубивали их всех? – спросила я.
– Откуда я знаю? Если остался хоть один, он сожрет других и начнет все сначала. Давай еще постучим.
И мы снова принялись за работу, пока не вымотались до такой степени, что нам уже было все равно, остался хоть один из них в живых или нет.
– Разумеется, – заметила я, переводя дыхание, – Планетарная ассоциация развития науки останется недовольна тем, что мы убили их всех.
Предложение Джо, куда может катиться ПАРН, было весьма сильно, но невыполнимо. Потом он сказал:
– Послушай, наша задача – спасти Компьютер Два, несколько тысяч жизней и, как оказывается, собственные жизни тоже. А теперь пусть сами решают, восстанавливать этот компьютер или построить его заново. Это их детище.
ПАРН может кое что узнать и по мертвым образцам, а это тоже немало. А нужны живые – так, я подозреваю, они могут найти их плавающими в космосе в этих краях.
– Ну что ж, – согласилась я. – Предлагаю сообщить на Центральный Компьютер, что мы кое как подлатаем этот компьютер – пусть выполняет хоть какую то работу – и останемся, чтобы воспрепятствовать повторной инвазии, пока наверх не пришлют команду для капитального ремонта или как они там решат. А тем временем им лучше побывать на других компьютерах и установить на них какую нибудь систему, которая вызывала бы сильную вибрацию, как только начнется падение внутреннего давления.
– Довольно просто, – язвительно заметил Джо.
– Нам повезло, что мы нашли их вовремя.
– Постой, постой, – сказал Джо, и в его глазах промелькнуло выражение сильной тревоги. – Не мы их нашли. Это они нашли нас. Если возникла металлическая жизнь, неужели ты думаешь, что она проявляется только в этой форме?
А что если формы подобной жизни каким то образом сообщаются друг с другом, и в бескрайних космических просторах другие сейчас устремились сюда, чтобы поживиться? Другие виды – и всем им подавай роскошный новый корм еще нетронутой космической культуры. Другие виды! Одни достаточно крепкие, чтобы выдержать вибрацию. Другие достаточно развитые, чтобы живее реагировать на опасность. Третьи достаточно оснащенные, чтобы вторгнуться в наши поселения на орбите. Четвертые, Юнивак [торговая марка универсального компьютера], пожалуй, могут оказаться способными вторгнуться на Землю – ведь там столько металла в городах!
Вот это я и сообщу, просто обязан сообщить: нас нашли!

Как им было весело


Марджи тогда даже записала об этом в свой дневник. На странице с заголовком «17 мая 2157 года» она написала: «Сегодня Томми нашел самую настоящую книгу!»
Это была очень старая книга. Как то дедушка рассказал Марджи, что, когда он был маленьким, его дедушка говорил ему, будто было время, когда все рассказы и повести печатались на бумаге.
Они переворачивали желтые хрупкие страницы, и было ужасно забавно читать слова, которые стояли на месте, а не двигались, как им положено, – ну, вы сами знаете, на экране. И потом, когда они переворачивали страницы назад, там были те же самые слова, что и раньше, когда они читали в первый раз.
– Ну вот, – сказал Томми. – Сплошное расточительство.
Книгу ведь, наверное, выбрасывали, когда прочитают. А на нашем телеэкране прошло, должно быть, миллион книг, и пройдет еще столько же. Уж экран– то я ни за что не выброшу.
– Я тоже, – сказала Марджи. Ей было одиннадцать лет, и она видела гораздо меньше телекниг, чем Томми. Ему было тринадцать.
– Где ты ее нашел? – спросила она.
– В нашем доме. – Он показал рукой, не поднимая глаз, потому что был погружен в чтение. – На чердаке.
– А про что она?
– Про школу.
– Про школу? – с презрением сказала Марджи. – А чего про нее писать– то? Ненавижу школу.
Марджи всегда ненавидела школу, а теперь ненавидела, как никогда.
Механический учитель давал ей по географии контрольную за контрольной, и Марджи делала их все хуже и хуже, и тогда мама грустно покачала головой и послала за Районным Инспектором.
Это был маленький круглый человек с красным лицом и целым ящиком инструментов с циферблатами и проволоками. Он улыбнулся Марджи и дал ей яблоко, а затем разобрал учителя на части. Марджи надеялась, что он не сумеет собрать его снова, но он сумел, и через час или около этого учитель был готов, огромный, и черный, и гадкий, с большим экраном, на котором он показывал все уроки и задавал вопросы. Экран был еще ничего. Больше всего Марджи ненавидела щель, куда ей приходилось всовывать домашние задания и контрольные работы. Она должна была писать их перфораторным кодом, которому ее научили, еще когда ей было шесть лет, и механический учитель в один миг высчитывал отметки.
Закончив работу, Инспектор улыбнулся и погладил Марджи по голове. Он сказал маме: «Девочка здесь ни при чем, миссис Джонс. Видимо, сектор географии был несколько ускорен. Иногда это бывает. Я замедлил его до нормального десятилетнего уровня. А общий показатель ее успехов вполне удовлетворительный». И он снова погладил Марджи по голове.
Марджи была разочарована. Она надеялась, что учителя заберут совсем.
Учителя Томми однажды забрали почти на целый месяц, потому что в нем полностью выключился сектор истории.
Вот почему она сказала Томми:
– С какой стати кто нибудь станет писать о школе?
Томми с видом превосходства взглянул на нее.
– Потому что это не такая школа, как у нас, дурочка. Это старая школа, какая была сотни и сотни лет назад.
Марджи почувствовала себя задетой.
– Откуда мне знать, какие у них там были школы?…
Некоторое время она читала через его плечо, затем сказала:
– Ага, учитель у них был!
– Конечно, был. Только это был не настоящий учитель. Это был человек.
– Человек? Как же человек может быть учителем?
– А что тут такого? Он просто рассказывал ребятам и девчонкам, давал им домашние задания, спрашивал.
– Человек бы с этим не справился.
– Еще как бы справился. Мой отец знает не меньше, чем учитель.
– Не может этого быть. Человек не может знать столько, сколько учитель.
– Спорим на что хочешь, он знает почти столько же. – Марджи не была подготовлена к пререканиям на эту тему.
– А мне бы не хотелось, чтобы у нас в доме жил чужой человек, – заявила она.
Томми покатился со смеху.
– Ты же ничего не знаешь, Марджи! Учителя не жили в доме у ребят. У них было специальное здание, и все ребята ходили туда.
– И все ребята учили одно и то же?
– Конечно, если они были одних лет.
– А мама говорит, что учитель должен быть настроен на ум каждого мальчика или девочки и что каждого ребенка нужно учить отдельно.
– Значит, в те времена так не делалось. И если тебе это не нравится, можешь не читать.
– Я не говорю, что мне не нравится, – поспешно сказала Марджи. Ей хотелось почитать об этих странных школах.
Они не дочитали и до половины, когда мама Марджи позвала:
– Марджи! Школа!
Марджи оглянулась.
– Еще немножко, мамочка.
– Немедленно, – сказала миссис Джонс. – Томми, вероятно, тоже уже пора.
Марджи сказала, обращаясь к Томми:
– Можно, после школы я еще немножко почитаю с тобой?
– Там видно будет, – безразлично сказал Томми и ушел, посвистывая, с пыльной старой книгой под мышкой.
Марджи отправилась в школьную комнату. Школьная комната была рядом со спальней, и механический учитель уже стоял на готове и ждал Марджи. Он всегда стоял наготове в одно и то же время каждый день, кроме субботы и воскресенья, потому что мама говорила, будто маленькие девочки учатся лучше, если занимаются регулярно.
Экран светился, и на нем появились слова: «Сегодня по арифметике мы будем проходить сложение правильных дробей. Пожалуйста, опусти в щель вчерашнее домашнее задание».
Марджи со вздохом повиновалась. Она думала о старых школах, которые были в те времена, когда дедушкин дедушка был маленьким мальчиком. Все дети со всей округи кричали и смеялись на школьном дворе, вместе сидели в классах, а в конце дня вместе отправлялись домой. Они все учили одно и то же и могли помогать друг другу делать домашние задания и говорить о них. И учителя были людьми…
Механический учитель писал на экране: «Когда мы складываем дроби 1/2 и 1/4 – …»
Марджи думала о том, как, должно быть, дети любили тогда школу. Она думала о том, как им было весело.

В лето 2430 от Р. X

Меж полуночью и восходом, когда сон не приходит и все старые раны начинают ныть, мне нередко является кошмарное видение будущего мира, где живут миллиарды людей и каждый из них пересчитан и перенумерован, где нельзя обрести ни искры гениальности, ни одного неординарного ума, ни единой яркой личности на всем битком набитом земном шарике.
Дж. Б. Пристли
– Он согласился поговорить с нами, – сказал Альварес, когда из дверей появился второй мужчина.
– Отлично, – ответил Бантинг, – давление общественного мнения неизбежно должно на него подействовать. Странный тип. И как ему удалось избежать процесса генетической адаптации, ума не приложу. Но говорить с ним будете вы. Меня он раздражает, я даже забываю о вежливости.
Они свернули в коридор, по которому проходила Административная Тропа и где, как обычно, народу было совсем немного. Можно было воспользоваться двигающимися дорогами, но идти было недалеко – всего мили две, а Альварес обожал пешие прогулки, так что Бантинг не стал спорить.
Высокий и худощавый Альварес обладал той атлетической фигурой, которая бывает у человека, стремящегося побольше упражнять мускулатуру, человека, повседневно пользующегося, например, лестницами и пандусами, что подводило его почти к тому пределу, за которым его самого уже можно было обвинить в импульсивном характере. Бантинг, более мягкий и округлый, избегал даже ламп солнечного света, а потому был очень бледен.
Бантинг меланхолично заметил:
– Надеюсь, нас двоих будет достаточно.
– Думаю, да. Мы же намерены сохранить это дело в рамках своего сектора, если такая возможность представится.
– Вот именно! Вы знаете, я все время думаю: почему это должно было случиться именно в нашем секторе? Пятьдесят миллионов квадратных миль семисотого уровня жизненного пространства, и вот – на тебе! Именно в нашем жилом блоке!
– Да, можно сказать, выделились, хотя и в довольно неприятном аспекте, – отозвался Альварес.
Бантинг недовольно фыркнул.
– Но нам с вами это может оказаться на руку, – тихонько добавил Альварес, – особенно если мы сумеем уладить дело без шума. Мы ведь тогда достигнем пика. Достигнем конца. Достигнем цели. Все человечество достигнет. А добьемся этого мы с вами!
Бантинг тут же просветлел:
– Вы полагаете, они могут взглянуть на дело с такой точки зрения?
– Надо позаботиться о том, чтобы случилось именно так.
Их шаги были почти не слышны благодаря пластиковому покрытию на мелко дробленом гравии дорожки. Они проходили пересечения с другими коридорами и видели огромные толпы людей на двигающихся дорогах. Почти повсеместно ощущался легкий запах многочисленных разновидностей планктона. Однажды, почти инстинктивно, они почувствовали, что где то над ними далеко вверху находится начало одного из гигантских трубопроводов, засасывающих воды океана в глубь города, а где то поблизости, согласно правилу симметрии, наверняка находится другой, не менее гигантский трубопровод, который далеко далеко внизу сбрасывает в океан городские стоки.
Целью путешествия Альвареса и Бантинга было жилое помещение где то на задворках главного туннеля, но казавшееся отличным от тысяч таких же жилищ, мимо которых они проходили. Здесь присутствовало нечто, создававшее трудно уловимое, но тревожное ощущение пространства – вероятно, потому, что по обеим сторонам от двери на протяжении нескольких сот футов стена была совершенно сплошной. И еще тут чем то пахло.
– Чувствуете? – пробормотал Бантинг.
– Мне уже приходилось с этим встречаться, – ответил Альварес. Нечто нечеловеческое.
– В самую точку попали, – кивнул Бантинг. – Надеюсь, он не захочет, чтоб мы на них любовались?
– Если и захочет, нам будет нетрудно уклониться.
Они позвонили, а затем ждали в молчании, не обращая внимания на гул непрерывной бурной жизнедеятельности – к нему они давно привыкли, как к неотъемлемой части своего окружения.
Дверь отворилась. Кранвиц ожидал посетителей. Одетый в такую же одежду, что и все – легкую, простую, серую, он ухитрялся выглядеть угрюмым и каким то подержанным: волосы были слишком длинными, глаза налиты кровью и беспокойно бегали по сторонам.
– Можно нам войти? – спросил Альварес с холодной вежливостью.
Внутри запах был еще сильнее. Кранвиц закрыл дверь, гости сели. Кранвиц же продолжал стоять и до сих пор не проронил ни слова. Заговорил Альварес:
– В роли представителя и в присутствии Бантинга как вице представителя я обязан задать вам вопрос: согласны ли вы подчиниться общественной необходимости?
Кранвиц, казалось, обдумывал сказанное. Когда он наконец заговорил, его низкий голос звучал хрипло, и ему пришлось несколько раз откашливаться.
– Не желаю, – ответил он. – И не обязан. Существует давнишний контракт с Правительством. Моя семья всегда обладала правом…
– Это нам известно, и вопрос о применении силы не стоит, возмутился Бантинг. – Мы просим вас согласиться добровольно.
Альварес предостерегающе коснулся колена Бантинга.
– Вы же понимаете, сейчас ситуация совсем не та, что была во времена вашего отца, и фактически даже не та, что была в прошлом году.
Длинный подбородок Кранвица чуть заметно дрогнул.
– Не вижу почему. Рождаемость в этом году упала на величину, соответствующую расчетам, и все остальное изменилось примерно в тех же пропорциях. Так происходит каждый год. Чем же, по вашему, этот год отличаемся от других?
Его голосу, однако, не хватало убежденности в правоте. Альварес был уверен, что Кранвиц знает, в чем отличие этого года, а потому ответил совершенно спокойно:
– В этом году мы достигли поставленной цели. Рождаемость теперь точно соответствует смертности; численность населения полностью стабилизирована, строительство лишь компенсирует объем жилья, выходящего из строя. Морские фермы тоже дают неизменное количество пищи. И только вы загораживаете дорогу, мешая человечеству достигнуть Совершенства.
– И все это из за нескольких мышек?
– Да, из за нескольких мышек. И из за других животных тоже. Морских свинок, кроликов. Птиц и ящериц. Я не производил подсчетов…
– Но ведь это последние животные, которые остались в нашем мире! Какой от них ущерб?
– А какая польза? – вскричал Бантинг.
Кранвиц ответил:
– Польза в том, что ими можно любоваться. В прежние времена…
Альварес все это уже слышал раньше. Он говорил, стараясь вложить в голос как можно больше сожаления и симпатии (к своему удивлению, совершенно искренних):
– Я знаю! Были такие времена! Столетия назад существовало огромное разнообразие форм органической жизни, в частности тех, которых вы так любите. А еще миллионы лет назад жили динозавры. Но у нас о них обо всех сохранились микрофильмы. И человечеству не угрожает опасность начисто их забыть.
– Как можно ставить на одну доску микрофильмы и живые существа?! – воскликнул Кранвиц.
Губы Бантинга искривились усмешкой:
– Действительно, микрофильмы не воняют.
– Наш зоопарк раньше был куда больше, – сказал Кранвиц, – но год за годом нам приходилось от многого отказываться. От всех крупных зверей. От хищников. От деревьев. Не осталось ничего, кроме небольших растений и маленьких зверюшек. Подарите им жизнь!
– Да к чему они? – ответил Альварес. – Ведь никто их даже видеть не хочет! Человечество против вас.
– Общественное мнение…
– Мы не можем удержать людей от противодействия тем, кто стоит на пути прогресса. Народу не нужны эти ошибки природы. Они вызывают только брезгливость, они и в самом деле отвратительны. Тогда зачем же они? – Голос Альвареса был вкрадчив и убедителен.
Теперь Кранвиц уже сидел. Его щеки покраснели, будто от лихорадки.
– Я мечтал… Когда нибудь мы выйдем за пределы Земли и человечество приступит к колонизации внешних миров. Ему понадобятся животные. Захочется видеть какие то другие формы жизни на новых безжизненных планетах. Тогда человечество начнет создавать новую, более разнообразную экологию, оно…
Его слова увядали под враждебными взглядами тех двоих, что сидели рядом. Вмешался Бантинг:
– Какие это миры вы собрались колонизировать?
– Достигли же мы Луны в 1969 году, – ответил Кранвиц.
– Разумеется, и даже основами колонию – а затем забросили ее. Во всей Солнечной системе нет планеты, которая могла бы поддерживать существование человека без непомерных технических средств и расходов,
– Но существуют же миры вокруг далеких звезд! Сотни миллионов похожих на Землю! Обязаны существовать! – выкрикнул Кранвиц.
Альварес покачал головой:
– Не доберешься. Мы окончательно истощили Землю и заполонили ее человеческими особями. Мы сделали наш выбор, и этот выбор – Земля. У нас нет ресурсов, чтобы осуществить проект строительства космического корабля, способного пересечь безбрежные пространства космоса. Вам никогда не случалось изучать историю двадцатого века?
– Это было последнее столетие открытого мира.
– Именно так, – сухо отозвался Альварес. – Надеюсь, вы не слишком романтизировали его? Мне тоже довелось изучать это безумие. Мир тогда был пуст – всего лишь несколько миллиардов человек, а им казалось, что он перенаселен, и, в общем то, не без оснований. Более половины своих ресурсов люди растрачивали на войны и на подготовку к войнам. Они развивали свою экономику без учета будущего, травили среду, слепо растрачивали ресурсы и теряли их безвозвратно, позволяли случаю управлять своим генетическим фондом, безразлично относились к отклонениям людей от нормы во всех отношениях. Разумеется, они опасались того, что называли «популяционным взрывом», и мечтали о достижении новых миров как о средстве бегства от этой опасности. Мы в тех условиях поступали бы точно так же. Мне нет необходимости говорить вам об исторических событиях и научном прогрессе, которые изменили все это, но я все же напомню то, что вы, видимо, стараетесь позабыть. Было создано Мировое Правительство, началось развитие ядерной энергетики и генной инженерии. В условиях всепланетного мира и обилия энергии человечество смогло быстро наращивать свою численность, причем наука шла вровень с этим ростом. Было заранее определено, какую численность народонаселения Земля сможет обеспечить. Столько то калорий солнечной энергии достигает поверхности планеты, столько то тонн двуокиси углерода поглощают в год растения и столько то тонн биомассы животных обеспечивает эта растительная масса. Земля могла поддерживать существование лишь двух триллионов тонн массы животного происхождения.
Тут Кранвиц не выдержал:
– И поэтому все два триллиона тонн следовало отвести людям?
– Именно так.
– Даже если это означает уничтожение всех других живых существ?
– Таков путь эволюции, – зло выкрикнул Бантинг. – Выживают лишь наиболее приспособленные.
Альварес снова слегка прикоснулся к его колену.
– Бантинг прав, Кранвиц, – сказал он мягко. – Рыбы с внутренним скелетом сменили панцирных, которые в свою очередь когда то сменили трилобитов. Рептилии сменили амфибий, а им на смену впоследствии пришли млекопитающие. Теперь наконец эволюция достигла своего пика. Земля обеспечивает жизнь гигантского пятнадцатитриллионного населения людей…
– Но как? – горячо возразил ему Кранвиц. – Они ютятся в колоссальном сверхздании, занимающем всю поверхность суши, на которой больше нет ни растений, ни животных, кроме тех, что прозябают тут у меня. И весь ныне необитаемый океан превратился в планктонную похлебку. Никакой жизни, кроме планктона. Мы бесконечно снимаем с него урожай, чтобы прокормить человечество, и точно так же бесконечно пополняем океан органикой, чтобы прокормить планктон.
– Мы живем очень хорошо, – парировал Альварес. – Войн нет, преступности нет. Наша рождаемость строго регулируется; наша смерть легка. Наши дети генетически адаптированы, и на Земле нынче насчитывается двадцать миллиардов тонн нормального мозгового вещества. Трудно даже вообразить такое количество сложнейшего во всей вселенной органического продукта.
– И что же делает это колоссальное количество мозгов?
Бантинг испустил громкий вздох возмущения, но Альварес, все еще продолжая сохранять спокойствие, ответил:
– Мой друг, вы путаете путешествие с прибытием к месту назначения. Вполне возможно, что это результат вашего общения с животными. Когда Земля только развивалась, природа была вынуждена экспериментировать, опираясь на случайность. Тогда расточительность была оправданна. Земля была в те времена пустынна, свободной территории хоть отбавляй, и эволюция могла экспериментировать с десятью тысячами видов или даже больше, пока она не отобрала наконец нужные ей. Даже когда появилось человечество, ему приходилось идти на ощупь. В процессе обучения оно рисковало, пыталось совершать невозможное, валяло дурака, гибло. Но теперь человечество прибыло в свой дом. Люди целиком заняли планету, и им останется лишь наслаждаться Совершенством.
Альварес помолчал, давая собеседнику возможность проникнуться смыслом сказанного, затем продолжил:
– Мы жаждем этого, Кранвиц. Весь мир жаждет Совершенства, достигнутого нашим поколением, и мы хотим получить награду за свои достижения. Ваши животные нам мешают.
Кранвиц упрямо покачал головой:
– Они занимают ничтожно мало места. Потребляют ничтожно мало энергии. Если вы их уничтожите, то какое пространство выгадаете? Еще для двадцати пяти человек? Двадцати пяти при пятнадцати триллионах!..
– Двадцать пять человек – это семьдесят пять фунтов мозга. А что может быть противопоставлено по важности семидесяти пяти фунтам человеческого мозга? – взвизгнул Бантинг.
– У вас и без того миллиарды тонн этих мозгов!
– Знаем, – согласился Альварес, – но разница между Совершенством и неполным совершенством такая же, как между Жизнью и не совсем жизнью. Вся Земля готова отметить год 2430 от Рождества Христова год, когда компьютер сообщил нам, что планета наконец заполнена, цель достигнута; труды эволюции увенчались успехом. Неужели же мы должны страдать от нехватки места для двадцати пяти человек даже при пятнадцати триллионах? Это такая ничтожная, такая крохотная недостача… и все таки это недостача! Думайте, Кранвиц! Пять миллиардов лет Земля ждала, чтобы ее заполнили. Неужели нам снова придется ждать? Мы не вправе заставить вас и не собираемся этого делать, но если вы уступите добровольно, то станете героем в глазах у всех.
– Да, – подхватил Бантинг, – и люди будут помнить, что Кранвиц совершил деяние, благодаря которому было достигнуто Совершенство!
Кранвиц ответил, подражая голосу Бантинга:
– И человечество запомнит, что именно Альварес и Бантинг убедили Кранвица поступить так, а не иначе!
– Если допустить, что нам это удалось, – кивнул Альварес, не позволяя своему раздражению вырваться наружу. – Но скажите мне, Кранвиц, сможете ли вы вечно противостоять объединенной воле пятнадцати триллионов людей? Каковы бы ни были ваши мотивы – а я признаю, что вы в определенном смысле идеалист – неужели вы посмеете лишить такое огромное количество людей последнего недостающего ему жалкого кусочка Совершенства?
Кранвиц молча смотрел в пол, и рука Альвареса сделала легкое движение в сторону Бантинга, который послушно промолчал. Тишина не нарушалась, пока текли томительные минуты.
И тогда Кранвиц прошептал:
– Могу я еще один день провести с моими животными?
– А потом?
– А потом… потом я больше не буду стоять между человечеством и Совершенством.
Альварес ответил:
– Я извещу об этом. Все будут вас почитать.
Оба гостя покинули комнату.
В огромном, занимающем весь континент здании пять триллионов из населяющих его людей мирно спали, около двух – мирно закусывали, половина триллиона неспешно занималась любовью. Остальные триллионы либо беседовали без всякой горячности, либо неторопливо общались со своими компьютерами, либо катались на машинах, либо изучали технологию, либо собирали микрофильмовые библиотеки, либо развлекали своих сограждан. Триллионы ложились спать, триллионы вставали с кроватей, это рутинное житье бытье не нарушалось никакими случайностями.
Работали машины, проверяя собственную надежность и тут же исправляя найденные неполадки. Планктонная похлебка океана грелась под солнцем, и клетки планктона делились снова и снова, тогда как драги бесконечно вычерпывали похлебку ковшами, высушивали и миллионами тонн доставляли к конвейерам и трубопроводам, которые разносили эти тонны по всем уголкам бесконечного здания.
А в других уголках здания собирались отходы жизнедеятельности человека – их подвергали облучению, обрабатывали, высушивали, поступающие трупы размельчали, тоже высушивали и обрабатывали, и все это сбрасывалось в океан.
В течение нескольких часов, пока происходило все сказанное выше, так же как оно происходило множество десятилетий до того и неуклонно будет происходить грядущие тысячелетия, Кранвиц в последний раз покормил своих питомцев, погладил морскую свинку, поднял к лицу черепашку, чтобы встретить ее бессмысленный взгляд, и пропустил меж пальцев живой клинок зеленой травинки.
Он пересчитал их всех – последних живых существ Земли, которые не были ни людьми, ни пищей для людей, затем продезинфицировал почву, в которой росли растения, и убил их. Он затопил клетки и другие помещения, где копошились зверюшки, предназначенными для этой цели газами, и животные перестали копошиться, а вскоре и совсем умерли.
Когда последнее существо погибло, между человечеством и Совершенством остался стоять один лишь Кранвиц, чьи думы все еще мятежно отклонялись от нормы. Но и для Кранвица тоже нашелся газ, так как он не хотел больше жить.
И после этого пришло истинное Совершенство, ибо по всей Земле среди ее пятнадцати триллионов обитателей и двадцати миллиардов тонн человеческих мозгов не было (раз уж Кранвиц помер) ни одной нестандартной идеи, ни единой интересной мысли, которая могла бы возмутить всеобщее спокойствие, а это означало, что изящное ничтожество единообразия наконец то победило повсеместно.


Стр. 1 : Стр. 2 : Стр. 3 : Стр. 4 : Стр. 5 : Стр. 6 : Стр. 7 : Стр. 8 : Стр. 9 : Стр. 10 : Стр. 11 : Стр. 12 : Стр. 13 : Стр. 14 : Стр. 15 : Стр. 16 : Стр. 17 : Страница 18 : Стр. 19 : Стр. 20 : Стр. 21 :

Ключевые слова:
Феллоуз
человек
Дрейк
Книги о роботах
робот


Вернуться в рубрику:

Книги и рассказы про роботов


Хотите видеть на нашем сайте больше статей? Кликните Поделиться в социальных сетях! Спасибо!

Смотрите также:

Обратите внимание полезная информация.

Робототехника для каждого. 2024г.